Познавший гармонию

1992-й год. Тилбург. Смыслов успешно прошел три круга и только в жестоком перебое в шестой блицпартии четвертого круга уступил Евгению Свешникову. На следующий день он возвращался в Москву. Когда я спустился к завтраку, не было еще восьми. Ресторанный зал был пуст, только в центре за большим круглым столом сидел в одиночестве Смыслов.

«Я знал, что вы придете, Г. Садитесь, садитесь… А я с пол-пятого не сплю. Терзался сначала: чего понесло старого дурака в последней партии Уфимцева играть? А потом жизнь свою начал перебирать… Эх, кабы Волга-матушка да вспять побежала, кабы можно было жить начать сначала… Подумал еще – а как? Как прожил бы? Наверное, так же и прожил… А потом спросил себя – когда же ты больше всего счастлив был в жизни? Знаете когда? На Стадионе юных пионеров. Довоенном, московском. Как сейчас вижу: разбирает Абрам Исаакович Рабинович партию, а мы, пять-шесть мальчишек вокруг столика сгрудились и говорим – лучше здесь у черных.

А он – какое лучше, что вы понимаете, пижончики. Тут мелькание рук начинается, каждый свой ход норовит сделать. Он – так, а мы ему – этак, он – сюда, мы – туда. А он фигурками всё постукивает, да приговаривает: ходите, пижончики, что вы в шахматах понимаете. А знаете, что Рабинович говорил обо мне тогда? Не знаете? А сказал Абрам Исаакович: посмотрите на Смыслова – вот уж кто будет чемпионом мира, он же ни одной пешки не зевает!

Потом решил почитать что-нибудь, Библию со стола взял. И знаете, Г., что мне показалось: по-английски Библия длиннее будет, чем по-русски. Может ли такое быть?»

«Да не думаю, Василий Васильевич, с чего это вы решили?»

«Да так показалось… Да еще вот что хотел спросить: “стинг” ведь по-английски “жало”? Так ведь?»

«Да. А к чему это вы?»

«А я сам догадался, когда ночью прочел: “Where is your sting, oh death?” Впрочем, что это я с утра пораньше вам голову морочу… Пойдемте, пойдемте, возьмем что-нибудь со стола, яствами уставленном. Сейчас мы сырком голландским закусим, да и ветчинкой не побрезгуем. Что это вы мне третьего дня насчет калорий говорили?»

Подойдя к столу, первым делом залпом осушил стакан сока и тут же наполнил его снова. Запрокинув голову, сделал большой глоток и перевел дух: «А вы потом, Г., напишите, что не считал калорий Смыслов, да и сочком по утрам сверх меры баловался…»

И поправляя сползшие очки, улыбнулся замечательной улыбкой своей: «Ничего не перепутаете, Г.? Всё напишете? Не забудете?»

«Не забуду, Василий Васильевич».

Фотографии

Новый чемпион мира с женой в толпе болельщиков после победы над Ботвинником (Москва, 1957). «Когда мы вышли из Концертного зала имени Чайковского, движение на Садовом кольце было остановлено…»

С отцом. Васе Смыслову – четырнадцать.

«Куда бы ни приезжал Смыслов, войдя в гостиничный номер, первым делом ставил на столик фотографию молодой улыбающейся Нади».

«Я ведь с Ботвинником три матча играл, посчитать можно, сколько месяцев провели мы, друг против друга сидючи…»

«Я как этюд составлю – Олегу Первакову отдаю на вердикт его…»

«Гуляли в последний день с ним и Надеждой Андреевной по залитой солнцем набережной Круазетт, потом зашли в церковь. Они ставили свечи, крестились, просили о благополучном возвращении в Москву…» (Канны, 1996).

«А вы потом, Генна, напишите, что не считал калорий Смыслов, да и сочком по утрам сверх меры баловался…» (Амстердам, 1981).

С Михаилом Моисеевичем Ботвинником и Яковом Герасимовичем Рохлиным – автором знаменитого «ленинского» высказывания: «Шахматы – это гимнастика ума».

С супругами Лилиенталь (Москва, 1990).

«До Большого театра не дошел, но в Большом зале Консерватории пою сегодня вечером…» (Москва, 1996).

С Галиной Вишневской.

«Мою “Эпиталаму” специалисты слушали и прекрасно о ней отзывались…»