Позолоченная луна

Сол с Нико были надежно спрятаны — помоги им, Боже — на заброшенном кирпичном заводе в деревне, где делали кирпичи для Билтмора. Хоть у Лебланка и не было никакого резона как-то связывать Керри с итальянцами, он мог все же обнаружить Сола, осматривая фермы в окрестности жилья Братчеттов — особенно теперь, когда ферма МакГрегоров продавалась. При этой мысли Керри снова ощутила удар в живот.

Джон Кэбот тоже присутствовал в часовне. Он выжидающе пытался поймать ее взгляд. Один раз ему это удалось — на краткий, обжигающий миг. Но для нее это было слишком — такую бурю эмоций ощущала она вокруг него.

Когда она уже отводила глаза, он беззвучно сказал ей: Мне жаль. Очень жаль. Его лицо казалось отяжелевшим — даже убитым — от боли.

Он сожалеет о смерти ее отца, об их с близнецами потере? Или о том, что он был с Вандербильтом и МакНейми, когда они приехали на ферму с контрактом о продаже? Или о том, что целовал ее под снегопадом несколько недель назад и с тех пор держался поодаль?

Их глаза снова встретились. И, прежде чем она успела отвести взгляд, он поднял два пальца правой руки и прижал к левой стороне груди.

И впервые за сегодняшний день она ощутила, что на сердце у нее стало немного легче, что тяжесть, которая готова была раздавить его, чуть-чуть поднялась.

Рядом с ним стояли Чарльз МакНейми и Джордж Вандербильт.

Пришли из милости и ради общественного мнения, подумала Керри. И, может, чтобы убедиться, что продаже земли ничто не помешает.

Что, возможно, было не совсем честно. Хотя, вполне вероятно, она просто поддалась эмоциям.

Керри не хотелось встречаться с ними взглядом.

Хорошо хоть Мэдисон Грант не посмел сегодня явиться сюда. Нож из ее ботинка, похоже, произвел на него впечатление.

В дальнем углу маленькой часовни стоял Дирг Тейт. Низко опустив голову.

Керри глубоко вздохнула. И снова постаралась сосредоточиться на службе.

— Потому что Джонни МакГрегор, — говорил священник, — был человеком, поступки которого могли быть небезупречны в каждый отдельный день его жизни.

Рема пробормотала, только слегка понизив голос:

— Ну, это еще очень мягко сказано.

— Но чей путь, благодаря Господу нашему, все же привел его к мудрости раскаяния. К смелости принять перемены. К милости возвращения домой.

Керри пыталась проглотить встающий у нее в горле крик протеста, что этот человек изменился слишком поздно, чтобы как-то исправить весь созданный им хаос. Слишком поздно, чтобы вернуть из мертвых ее мать, которую он довел до смерти.

Она знала, что сможет вспомнить все погребальные речи позже, сможет повторить их, как запись на грампластинке. Сейчас же она была глуха и нема.

Она обернулась в сторону запевшего псалмы хора. Некоторые хористы плакали. Керри подумала, что они плачут не по Джонни Маку, а из-за странного, страшного проявления несовершенства этого мира.

Священник отступил в сторону, звуки нарастали, отдельные ноты сливались в гармонии.

Там есть земля, светлее дня,
Кто верит, видит вдалеке…

Служба заканчивалась, люди, закоченев, поднимались, дослушивая последние слова.

И дух не должен наш скорбеть…
Мы встретим всех на берегах…

На этом все закончилось. Оба Братчетта обняли ее и отошли в сторону, давая дорогу прочим скорбящим.

Керри, Рема и близнецы стояли у соснового гроба, пожимая руки. На крышке гроба они поставили фотографию ее отца с Робертом Братчеттом, их юные лица улыбались камере, форма Конфедерации была чистенькой и выглаженной, пуговицы сияли. Рядом стояло единственное уцелевшее изображение Мисси Мюррей МакГрегор, рисунок Джонни Мака, где она улыбалась доверчиво и с надеждой, окруженная курами, яйцами, цыплятами и петухом.

— И вправду очень похоже, — сказала про этот рисунок Рема. — Она всегда была такой хорошенькой.

— Петух, — сказала Керри.

Рема взглянула на нее, как будто она помешалась от горя.

— Что? — она снова посмотрела на рисунок. — Ну да, я точно помню, что тут был петух. — Она снова поглядела на Керри и потрепала ее по руке. — И птица тоже похожа на себя, голубка.

Но разум Керри унесся к другому петуху, тому, что был изображен на гербе Фарнсуорта в его телеграфном офисе: не просто какая-то курица с гребнем, но Галльский петух, символ Франции, а в данном случае той Франции, которую представляли себе Лига Национального Антисемитизма и прочие — без евреев, иммигрантов и всех, кто не был белокожим.

Это имя Фарнсуорта отпечаталось на листе из письменного прибора Мэдисона Гранта — это ему писал письмо Грант. Фарнсуорт, без сомнений, был одним из тех в городе, кого Грант успел отравить своими идеями.

Что, если это, в конце концов, и был Фарнсуорт?