– В чужой монастырь, Таисья Григорьевна, со своим уснтавом не ходят.
– Почему не ходят? Мы же в своей стране, верно же? Данвайте попросим сыграть вальс.
– Не надо. Не наше дело: пусть с ума сходят.
– А вот это… очень неправильное суждение! В корне ненправильное!
– Да хорошо танцуют, чего вы? – сказал человек с золонтыми зубами. – Я был бы помоложе, пошел бы… подергался.
– Именно – подергался. Разве в этом смысл танца?
– А в чем?
– В кра-со-те, – отчеканила Таисья Григорьевна.
– А что такое красота? – все пытался тоже поговорить Владимир Николаич. – А, Таисья Григорьевна? Если вы нанходите, что, допустим, вот этот виноград…
– Нет, Алексей Павлыч, вы что, не согласны со мной?
– Согласен, согласен, Таисья Григорьевна, – сказал ченловек с золотыми зубами. – Конечно, в красоте. В чем же еще?
Владимир Николаич помрачнел.
– Пойдем домой? – предложила Груша.
– Подожди. Неловко. Поймут как позу.
– Саша, Саш!.. У тебя Хламов был? – разговаривали за столом.
– Был. Позавчера.
– Ну, как он?
– Он в порядке!
– Да? Устроился?
– Да.
– Довольный?
– Что ты!..
– Пойдем, Володя, – еще сказала Груша.
Владимир Николаич вместо ответа постучал вилкой по графину.
– Друзья! Минуточку, друзья!.. Давайте организуем летку-енку? В пику этим…
– Да что они вам?! – вконец рассердился человек с золонтыми зубами. – Люди танцуют – нет, надо помешать.
Владимир Николаич сел.
Помолчал и сказал негромко:
– Ох, какие мы нервные! Ах ты, батюшки!..
Взял фужер с шампанским и выпил один.
– Володя, ты что это? – встревожилась Груша.
– Какие мы все… воспитанные, но слегка нервные! – не мог успокоиться Владимир Николаич. – Зубы даже из-за этого потеряли.
Никто не слышал его. Их с Грушей как будто даже и не было за столом – никто с ними не общался, никому не было до них дела.
– Какие мы все нервные! Да, Таисья Григорьевна?! – повысил голос Владимир Николаич, обращаясь к женщине в голубом. – Воспитанные, но слегка нервные. Точно?
Таисья Григорьевна внимательно посмотрела на него.
– Нервные, говорю, все!.. – Владимир Николаич нансильственно посмеялся.
– Что, опять? – спросила Таисья Григорьевна.
– А вы только не смотрите, не смотрите на меня таким… крокодилом-то: я же не в детсадике. Верно? Что вы на меня так смотрите-то?
К Владимиру Николаичу повернулись, кто сидел ближе и слышал, как он заговорил.
Владимир Николаич встал.
– Пойдем! – велел Груше.
И они вышли из-за стола… И пошли…
За столом замолчали. Смотрели вслед им.
Пробрались через танцующих…
Надели в гардеробе плащи…
И вышли из ресторана.
– Что с тобой? – спросила Груша.
Владимир Николаич молчал.
– Зачем надо было так уходить?..
– Помолчи! – резко сказал Владимир Николаич. Но спохватился, что – резко… Взял Грушу под руку. – Не серндись.
– Чего ты на них так?
– В гробу я их всех видел! – зло и громко сказал Владинмир Николаич. И еще добавил: – В белых тапочках!
Витька ходил по избе и учил наизусть.
Витька передохнул и еще повторил:
Подошел к окну и засмотрелся на улицу.
По улице, поднимая пыль, шло стадо коров… Коровы мычали. Хлопали ворота, впуская кормилиц. А где ворота не открывались, там коровы сами пробовали рогами поддеть их. Мычали.
Вошла сестра Оля.
– Что не учишь? – спросила.
– Я выучил. – Витька был настроен грустно.
– Проверим, – сказала Оля. Взяла учебник… – Какое задавали?
– "Утро".
– Давай. С выражением.
Витька стал читать:
– Здравствуй! – воскликнула Оля. – Поехал.
– Что?
– Куда заехал-то? "Дремлет чуткий камыш…".
– А-а!
– Ладно. Еще что?
– Составить описание вечера в деревне.
– Составил?
– Составил.
– Читай.
Витька прочитал:
– "Вечер. Солнышко закатилось. Курицы залезли на длинные жердочки и заснули. Петух спел последний разок и тоже задремал. Ночью опять будет орать. Стало тихо. У нас в городе лучше".
– И все?
– Все.
Оля засмеялась.
– Вечером вместе напишем. Я сейчас в кино бегу. "Длиннные жердочки". – Оля опять засмеялась. – На – письмо тебе от мамки.