Позывной ’Грэй’

— Я не буду есть, — покачал головой мужчина, когда я поставила рядом с ним поднос с едой. — Разве ты не слышала, что тебе сказали? Скорее бы... Я уже устал от их издевательств и побоев!

Я проглотила слёзы, навернувшиеся на глаза. Я всё равно должна поделиться едой. Разве смогу я есть, зная, что этот человек с ума сходит от голода? Да мне кусок в горло не пойдёт!

— Ничего не знаю! — выдавила я из себя улыбку, присаживаясь на край кровати. — Я всё равно поделюсь с вами!

— У тебя золотое сердце, Рыжик! — грустно улыбнулся мужчина, и с жадностью набросился на еду.

У меня от голода уже желудок свело, но я терпеливо дождалась, пока наестся мой сосед по камере. Он съел ровно половину и сыто откинулся на подушку. Я вымыла ложку, которую он мне протянул, будто передавал эстафету, и тоже поела. Благо порция была большой, так что я вполне наелась. Макароны с тушёнкой были вполне сносными, а чай крепким и сладким.

Мужчина с интересом разглядывал моё лицо, пока я уплетала запоздалый ужин, но я старалась не обращать на это внимание. Я почти что последний человек, которого он видит, пусть смотрит сколько хочет. Меня больше волновало то, что мне придётся провести ночь без сна. Камера одиночная, кровать, соответственно, одна. Да и не усну я в компании незнакомого мужчины.

За окном стемнело, значит, я спала довольно долго, но всё равно не выспалась. Голова была будто ватная, а тело болело. Поспать бы ещё часика три-четыре.

— Как тебя зовут, Рыжик?

— Аня.

— Ты берлесска?

— Нет, я...

Я замялась, не зная, что говорить. Кто же я теперь? Я точно больше не фрогийка, и уж точно не берлесска. Значит, кижанка?

— Я кижанка. Родилась в Стальном.

— Ясно. Акцент у тебя какой-то странный... А я местный.

— А вас как зовут? — спросила я,, в свою очередь, чтобы перевести тему.

Мне не нравились вопросы, которые мужчина мне пытливо задавал, потому что я ещё не разобралась в себе, и у меня не было ответов на них.

— Поговори со мной, Аня! — тихо и задумчиво попросил незнакомец. — Завтра я умру, а ночь так длинна. Я не хочу лежать и думать о своей никчёмной жизни. Как и многие, я мечтал погибнуть, как герой, а умру, как предатель, как бешеный пёс, которого изловили живодёры... Мои родители сойдут с ума от горя, узнав, как позорно я погиб.

Этот мужчина задел меня за живое, ведь я думала точно так же, как и он, о своей жизни и смерти, о своих родителях. Как же я его понимала! Сердце забилось чаще, грудь распирало от нахлынувших эмоций...

Может быть, ему действительно нужно выговориться? Что-то вроде исповеди совершенно незнакомому человеку поможет ему облегчить душу?

Как и мне. Если я расскажу, хоть кому-то о том, что со мной произошло за последнее время, мне станет проще разобраться в самой себе.

Умирать в сомнениях, от которых разрывает голову, тяжело. Этот мужчина не знает меня, а я его, мы больше никогда не увидимся. Почему бы не поделиться с ним своим горем и мыслями? Может быть, ему удастся как-то меня поддержать? Найти слова утешения?

Я с ума сойду в этой одиночной камере. Мне действительно необходимо поговорить с кем-то по душам.

— Ты не сказал, как тебя зовут, — напомнила я.

— Серёжа, — с улыбкой ответил мужчина, и на его щеках появились ямочки. — Меня зовут Серёжа, — зачем-то повторил он.

Глава 20. Анна

Самое сложное было обоссаться. Малой не пожалел для меня крови, вылив мне на голову целый донорский пакет для переливания. Мне хотелось выглядеть убедительно, чтобы не облажаться с Дюпон. Второго шанса выведать по-хорошему что-то стоящее у этой девчонки у меня не будет.

Пытать её? Эту рыжую милаху? Пусть она и дочь министра внешней политики Фрогии, которого мы ненавидим всей душой, рука не поднимется изгаляться над соплячкой. Некогда я голыми руками вырвал кадык одному из насильников своей сестры, но я не смогу пытать женщину. Только не я.

Как я не пытался, у меня не получалось помочиться в штаны. Малой пришёл мне на помощь, обоссав меня с таким упоением, будто копил всё это долго и с любовью.

Это была, кстати, его идея. Может быть, таким образом он просто надеялся выместить на мне свою злобу из-за Дашки? Неровно он к ней дышит, хоть и отнекивается всеми силами. Но раз уж идея мне понравилась, мне было не жалко. Пусть "изольёт душу", так сказать.

Я жалел лишь о том, что утром побрился и обработал рассечение на голове. Нужно было выглядеть как можно более неопрятно и измождённо, но сделанного не вернуть. Расковыривать обратно рану было идиотизмом, а накладной бороды у меня не было, так что пришлось работать с тем, что имелось.

От крови и мочи всё тело зудело так, что я еле доиграл начало спектакля. Поняв, что Дюпон клюнула, я сорвал с себя окровавленное, вонючее тряпьё и рванул в душ.

Рыжая оказалась довольно жалостливой, на мою удачу. И стеснительной. Она так смущённо опустила глазки, увидев меня голышом...

Не припомню, чтобы девушки так стеснялись меня, пусть и не одетого.