Прах Энджелы. Воспоминания

Мама в это время велит нам сидеть дома. У нас только хлеб и чай, и ей не хочется, чтобы соседи-мучители видели, как мы сидим, высунув языки, и нюхаем ароматные запахи, которые доносятся с улицы. Сразу видно, говорит она, что к достатку люди не привыкли – потому и хвастаются. Только беднякам придет в голову вещать с порога на весь белый свет, что у них на обед или на ужин. Они, говорит мама, просто хотят доказать, что выше нас, потому что наш папа чужак из Северной Ирландии и не желает иметь с ними ничего общего. Папа говорит, что вся эта еда покупается на английские деньги, а тем, кто их получает, не будет удачи; впрочем, чего еще ждать от Лимерика, где все наживаются на войне, развязанной Гитлером, работают на англичан и сражаются на их стороне. Он говорит, что сам в Англию никогда не поедет и не станет своим трудом приближать их победу. Да уж, говорит мама, ты останешься здесь, где ни работы нет, ни уголька, чтобы чай заварить. Да уж, останешься, и будешь пропивать пособие, когда на тебя найдет такой стих. И будешь смотреть, как дети твои ходят в разбитых ботинках и в штанах с обвислыми задницами. У нас в переулке в каждом доме есть электричество, а нам еще повезет, если найдется хоть свечка. Боже Всевышний, будь у меня деньги хотя бы туда добраться, я и сама бы в Англию уехала – наверняка и женщины где-нибудь на заводах нужны.

На заводах женщинам делать нечего, говорит папа.

А мужчинам, говорит мама, нечего зад у огня просиживать.

Пап, говорю я, может, все-таки поедешь в Англию? Тогда у нас будет электричество и радио, а мама сможет стоять у дверей и всем на свете сообщать, что у нас на обед.

Разве тебе не хочется, чтобы твой отец остался дома с тобой?

Хочется, но ты ведь вернешься, когда война кончится - а мы бы все потом в Америку уехали.

Он вздыхает: och, aye, och, aye. Ладно, после Рождества поеду в Англию, потому что даже Америка вступила в войну - а если так, то, должно быть, дело правое. Иначе бы он ни за что не поехал. Он говорит, что я остаюсь дома за главного мужчину, находит агента и нанимается на фабрику в английском городе Ковентри – который, как всем известно, бомбят чаще всего. Работы, говорит агент, для желающих предостаточно. Трудись хоть сверхурочно, пока с ног не повалишься, а если подкопишь, приятель, то в конце войны Рокфеллером станешь.

Утром мы поднимаемся рано, чтобы проводить папу на вокзал. Хозяйка магазина Кэтлин О’Коннел знает, что папа едет в Англию, и деньги вскоре потекут к нам рекой, поэтому она с радостью выдает маме в кредит немного чая, молока, сахара, хлеба, масла и яйцо.

Одно яйцо.

Яйцо, говорит мама, - вашему отцу. Ему нужны силы, у него долгий путь впереди.

Яйцо сварено вкрутую. Папа счищает скорлупу, разрезает яйцо на пять долек и раздает нам, чтобы мы съели с хлебом. Не дури, говорит мама. Куда мне одному целое яйцо? - отвечает папа. У мамы на ресницах слезы. Она придвигает стул к очагу. Мы едим хлеб с яйцом, мама плачет, мы глядим на нее, а она говорит: чего пялитесь? И отворачивается, уставившись в пепел. Ее ломтик хлеба с яйцом по-прежнему лежит на столе, и мне интересно, собирается ли она кушать - бутерброд на вид аппетитный, а я не наелся. Но папа встает и подносит к маме ее порцию с чашкой чая. Она мотает головой, но он опять придвигает, и мама ест, пьет, всхлипывает и плачет. Папа сидит напротив нее и молчит, но тут она поднимает голову, смотрит на часы и говорит: нам пора. Папа надевает кепку и берет сумку. Мама кутает Альфи в старое одеяло, и мы выходим на улицу.

В сторону вокзала со всего Лимерика идут и другие семейства. Впереди шествуют отцы, за ними бредут женщины с малышами на руках или в колясках. Боже Всевышний, говорит одна другой, вы, миссис, должно быть, замучились ребеночка нести. Усадите его к нам в коляску, пусть руки у вас отдохнут.

В колясках малышей набивается по четверо или пятеро, и все ревут - коляски старые, колеса кривые, малышей укачивает и они отрыгивают кашку, которой их кормили.

Мужчины окликают друг друга: эй, Мик, славный сегодня денек. Точно, Джон, для дороги в самый раз. И то верно, Мик. Arrah, Джо, давай перед отъездом тяпнем по кружечке. А давай, Мик, тяпнем. Эх, Джо, почему бы и нет, хоть напьемся напоследок.

Они смеются, а у женщин, бредущих за ними, глаза на мокром месте и носы красные.

В привокзальных пабах яблоку негде упасть – мужчины пропивают деньги, выданные агентами на питание в дороге. Это последняя пинта, последняя капля виски на ирландской земле – только Богу ведомо, может, эта капля последняя, Мик, - и все, больше пить не придется, ведь фрицы Англию бомбят вдоль и поперек, даром времени не тратя, - и какой, однако, переплет: они же враги наши испокон веков, угнетали нас восемь столетий, а мы теперь сами к ним едем - их задницы спасать.

Женщины стоят на улице и беседуют. Мама говорит миссис Михан: как только получу первый денежный перевод, пойду в магазин, накуплю еды и устрою в воскресенье праздничный завтрак - всем сварю по яйцу.