Практическая адвокатура в принципах римского права

Для Канта свобода является выражением внутреннего морального закона человека, закона практического разума (как его именует философ), она не зависит от внешних причин, а также от желаний человека и связана с понятием долга, но вместе с тем может быть реализована, только когда воля человека свободна⁸⁰:

«Поступай так, чтобы максима твоей воли могла в то же время иметь силу принципа всеобщего законодательства»⁸¹. «Воля мыслится как независимая от эмпирических условий, стало быть, как чистая воля, как определённая одной лишь формой закона; и это определяющее основание рассматривается как высшее условие всех максим… Чистый разум сам по себе есть практический разум и дает (людям) всеобщий закон, который мы называем нравственным законом⁸²… Автономия воли есть единственный принцип всех моральных законов и соответствующих им обязанностей… Единственный принцип нравственности состоит именно в независимости от всякой материи закона (а именно от желаемого объекта)… Следовательно, моральный закон выражает не что иное, как автономию чистого практического разума, т. е. свободы, и эта свобода сама по себе есть формальное условие всех максим, только при котором и могут быть они согласны с высшим практическим законом⁸³… Моральный же закон только потому мыслится как объективно необходимый, что он должен иметь силу для каждого, кто обладает разумом и волей. Максима себялюбия (благоразумие) только советует, закон нравственности повелевает⁸⁴… Материальные принципы совершенно непригодны в виде высшего нравственного закона… Доброе и злое …относится к поступкам, а не к состоянию лица… понятие доброго и злого должно быть определено не до морального закона (в основе которого оно должно, как нам кажется, лежать), а только (как здесь и бывает) согласно ему и им же⁸⁵… Воля никогда не определяется непосредственно объектом и представлением о нём, а есть способность делать для себя правило разума побудительной причиной поступка… Фонтенель говорит: “Перед знатным склоняюсь я, но не склоняется мой дух”; я могу к этому прибавить: перед простым, скромным гражданином, в котором я вижу столько честности характера, сколько я не сознаю в себе самом, склоняется мой дух, хочу я этого или нет и буду ли я ещё так высоко держать голову, чтобы от него не скрылось превосходство моего положения? Почему это? Его пример напоминает мне о законе, который сокрушает мое самомнение, когда я сопоставляю его со своим поведением и вижу, что на деле доказано соблюдение этого закона, стало быть, его исполнимость⁸⁶… Мы подчинены дисциплине разума и во всех наших максимах не должны забывать о подчинённости ему… Долг и обязанность – только так мы должны называть наше отношение к моральному закону… С этим вполне совпадает возможность такой заповеди, как возлюби Бога больше всего, а ближнего своего – как самого себя. В самом деле, как заповедь, она требует уважения к закону, который предписывает любовь, а не предоставляет каждому произвольно выбирать это в качестве своего принципа… В этом смысле любить Бога – значит охотно исполнять его заповеди; любить ближнего – значит охотно исполнять по отношению к нему всякий долг. А заповедь, которая делает это правилом, не может предписывать иметь такое убеждение в сообразных с долгом поступках, а может лишь предписывать стремиться к нему⁸⁷… Во всем сотворённом все что угодно и для чего угодно может быть употреблено всего лишь как средство, только человек, а с ним каждое разумное существо есть цель само по себе. Именно он субъект морального закона, который свят в силу автономии своей воли⁸⁸…»