Конечно, так было не всегда. Изначально историческое письмо должно было преподносить ныне живущим уроки и создавать модели поведения прежде всего для исполнения общественных дел. Так продолжалось почти до самого конца XVIII века. Но в XIX веке изучение истории перестало нести какую-либо практическую пользу именно в той мере, в какой ему удалось трансформироваться в науку. Историки могли, опираясь на надлежащим образом изученные свидетельства, сказать, в реальность каких событий, произошедших в данных частях исторического прошлого, можно верить, но они не могли сказать, как вам поступить в нынешней ситуации или решить ваши текущие практические проблемы. В ситуациях, где требуется выносить суждения и принимать решения, единственной полезной частью прошлого является та, которую Райнхарт Козеллек называл «пространством опыта» (
Здесь понятие «практического» будет пониматься в кантианском смысле – как зарождение присущего исключительно человеку осознания
Теперь, в оставшейся части работы, я попытаюсь развить некоторые следствия из проведенного Оукшоттом различия между практическим и историческим прошлым, чтобы попытаться теоретизировать проблему, терзающую философию истории с того момента, когда началась трансформация истории из дискурса в (мнимую) науку. Эта проблема возникла в начале XIX века, когда истории потребовалось отстраниться и отмежеваться от своего прошлого риторического пристанища, чтобы оформиться в виде науки. Отчуждение истории от риторики – ветвью которой она раньше считалась наряду с эпистолографией, философией и любовным романом (см. Хью Блэр73
) – произошло в тот же самый момент, когда литература, или, если быть точнее, «литературное письмо» также отстранилось и отмежевалось от риторики. Флобер и другие отличали «литературу» от риторики, превознося стиль, понимаемый как слияние в письменной речи восприятия и суждения, над тем, что считалось формульными способами выражения классического ораторского искусства, с одной стороны, и относительно хаотичными или «спонтанными» излияниями романтического «гения» – с другой.Однако, как продемонстрировали Эрих Ауэрбах и другие исследователи, понятие «литературы», выработанное в течение XIX века, предполагало не только новое «содержание», но и новые «формы». Это содержание, формализованное в доктрине «реализма», было не чем иным, как тем, что стало называться «исторической реальностью», которая больше не ограничивалась «прошлым», но также распространялась на «настоящее». Если Ауэрбах прав, то «историзм», который настаивал на рассмотрении каждого аспекта прошлого «в его собственных терминах» и «только ради него самого», без какого-либо стремления обобщать или судить о нем согласно вневременным ценностям или критериям, эта истористская установка и есть то, что наполняет содержанием, поддерживает идеологию литературного реализма и составляет основу определенного вида знания, которое, как принято считать, (реалистический) роман способен предоставлять новым социальным классам, появившимся в результате Французской и Американской революций, прихода капитализма и появления великих европейских империй Нового времени74
.