Практическое руководство по злу

Полдень распространяется на две земли. От голодных не осталось ничего, кроме пепла, презрительно растоптанного. Лед тает, оставляя после себя унылую черную землю. Мир превращается в праздник, и Лето процветает, созревая снова и снова. Гордые становятся все более гордыми, пока не испортится первый плод. Солнце не отдыхает, и земля прогибается под ним. Гордость превращается в высокомерие, и под красными вымпелами лорды и леди проливают кровь, нападая друг на друга. Только один может получить больше всего, и никто никогда не испытывал поражения. Земля выжжена, но облегчения нет, ибо Лето наступает и не знает отступления. Красная дымка висит в воздухе, как болезнь, когда желудки из полных превращаются в лопающиеся, как перезревшие фрукты, огонь и сталь захватывают все, пока не остается только увенчанный короной и безликий силуэт. Он остается сидеть на троне, пока желтые листья и корни захватывают мир, повернувшись лицом к солнцу, пока не останется только обугленная туша.

Это правда лета: все сгорает дотла.

Из унылой черной земли прорастает зелень, и из этого урожая вырастает город. Пришла весна. В другой стране желтый цвет сменяется оранжевым и коричневым, листья падают на землю, когда земля наконец освобождается от агонии. Наступила осень. Из этих останков вырастает город, питающийся тем немногим, что можно предложить. Одна земля растет в изобилии, другая умирает медленной смертью. Солнце встает, лед растекается.

История повторяется снова.

Голодные тянутся к изобилию сытых, и это приводит к раздорам, поскольку делёж не проходит мирно, и это оскорбление не может остаться без ответа. Раздаются громкие призывы, но их заглушают. Змея скользит в сердце Лета, предлагая покой и скрытые клыки, даже когда её голод обостряется за сладкими словами. Яд распространяется в крови, и чемпионы умирают, ибо даже могущественные не могут преодолеть множество мягких смертей Зимы. Когда приходит воинство Лета, оно зияет и хромает, только что вступив в войну, которая пришла без предупреждения. Правосудие, копыта белых крылатых коней грохочут, когда они взлетают. Тени смеются, пожирая их. Больше, они шепчут в ответ мертвым. Могущественные медленно умирают среди своих красных вымпелов, нанося удары по дыму и зеркалам, когда мир начинает покрывать снег. Солнце становится все бледнее, пока не падает с неба, разбивая вдребезги мир, и Зима торжествует.

Ночь простирается над двумя землями. Гордые трупы раздираются когтями до кровавых костей, когда воинство, облаченное в смерть и воровство, выливается наружу. Сочные персики срывают с деревьев и вгрызаются в них, когда деревья, на которых они росли, засыхают и умирают. Лёд змеится по некогда зелёным полям, теперь оголённым, голодным. Зима кормит, кормит до тех пор, пока почти не почувствует сытость. Этого недостаточно. Светлые и величественные стены снесены, вымпелы лишены цвета, пока все не станет голым и пустым, а хозяин все еще жаждет. Их становится все меньше и меньше, в то время как их все еще много, поэтому порочные игры становятся все более порочными, потому что в конце останется только один глоток, и только один рот, чтобы проглотить его. Ночь сгущается, а вместе с ней и отчаяние, поскольку суровые ветры и голод забирают то, чего не дают убийство и предательство. Недостаточно даже питаться друг от друга. Тогда остается только коронованный силуэт на троне, неподвижный на холоде, пытающийся что-то почувствовать, что угодно, и умирающий пустой оболочкой.

Это правда Зимы: мы все умираем в одиночестве.

Холод оборачивается сам на себя, и остатки остатка высвобождаются из земли, зеленые ростки вырастают из унылой чёрной земли. Из этого урожая вырастает город, ибо пришла весна. На земле, которая когда-то была Летом, обглоданы голые кости того, что когда-то было изобилием. Город умирающих формируется вокруг малого, превращающегося в ничто, ибо Осень формируется из прихода отсутствия.

История повторяется снова. В конце концов, этому нет конца.

☠

Я не была точно уверена, когда пересекла границу между сном и бодрствованием. Не было никакого перехода, никакого всплеска осознания. Я не проснулась, но бодрствовала. От этой мысли меня бросило в дрожь. Я была под одеялом, в постели, скорее грубой, чем мягкой, и в одежде, которую я не помнила, как надевала. Я поднялась в сидячее положение и обнаружила, что меня окружают голые каменные стены, которые были мне немного знакомы. Снаружи доносились звуки, но один был ближе: в углу комнаты, развалившись на стуле, храпел Хакрам. Марчфорд, поняла я. Я вернулась.

— Кэтрин?

Я взглянула на дверь, когда Адъютант резко проснулся от шума. Масего стоял на пороге, выглядя где-то посередине между облегчением и беспокойством. Я рассеянно откинула назад волосы.

— Итак, — сказала я, — теперь в моём списке убийств есть бог. Кто-нибудь, будьте добры, принесите мне выпить — это будут трудные несколько месяцев.

Том III / Злодейская интерлюдия: Авансцена