«Права человека и империи»: В. А. Маклаков - М. А. Алданов переписка 1929-1957 гг. (с иллюстрациями)

Имею несколько времени, чтобы послать письмо на машинке и этим пользуюсь. Едва ли это письмо будет, однако, Вам интересно, так как, во-первых, я почти во всем с Вами согласен, а во-вторых, ничего определенного оба мы сказать не беремся. Конечно, что-то случилось, однако это уже отрадно, чем бы это ни кончилось. Ведь это признак все-таки жизни. Но чем это кончится, не знает никто, и не от нас это зависит. Если бы я был альпинистом, я бы сравнил положение с тем, что пласты снега начали двигаться. Он может через два вершка остановиться, а может и превратиться в обвал. Когда я был в Ташкенте, один тамошний адвокат мне рассказывал, как там начинаются землетрясения: закачаются лампы, упадут безделушки, и этим все кончается; но таковы же начала и тех землетрясений, кот. разрушают целые города. Землетрясения я не переживал, но два раза был в крушении поезда. Один раз багаж полетел с сеток, и вагон стал прыгать; но оказалось, что он сошел с рельс в Балагали; никто не пострадал, кроме тех, кот. кончили свою дорогу уже в кулуарах другого вагона. А другой раз мы вместе с Гучковым ехали в 1920 г. к Врангелю[1367], и около Белграда наш вагон сильно вздрогнул; оказалось, что было сильное крушение; два соседних вагона были разбиты, и было несколько жертв; но рядом мы ничего не заметили. Так и сейчас может быть то же самое, и так как мы бессильны и помешать, и ускорить, то остается не соваться с претензиями и тем более с активным вмешательством наудачу, благо никто от нас не требует ни помощи, ни даже сочувствия. Пока мы сходимся с Маленковым только в отрицании, в критике, а не в построении нового режима. Это, конечно, не все, но все-таки много; и это подводит к вопросу об «эволюции» и «революции». Они близко друг к другу, и одна переходит в другую. Конечно, не эмигрантам за рубежом, а людям около центров жизни кое-что можно и делать. В отличие от эмиграции ― там могут и мешать, и содействовать и эволюции, и революции. Ведь это мы видим сами. Я старше Вас и народническое движение помню гимназистом; Вы его не застали, но Вы лучше меня по чужим воспоминаниям воскрешаете жизнь. А я помню убежденных людей, кот. уверяли, что 1-го Марта могла быть и была бы народная революция, если бы не были арестованы Желябов и Михайлов[1368]; помню, как эти люди возмущались речью Муравьева на процессе 1-го Марта за то, что он отрицал существование «Исполнительного Комитета», как большой политической силы, и в своей речи высказывал, что русский народ их вырвет с корнем, как плевелы[1369]. И то, что движение так быстро и полно было раздавлено, дает право думать, что тогда иначе быть надолго не могло. Однако и 14 Декабря могло бы окончиться иначе, если бы Трубецкой и Муравьев[1370] были другие или если бы Николай I[1371] растерялся, могло кончиться иначе и 11 Марта 1801 г.[1372] О том, что могло бы быть, мы судим, главным образом, по тому, что случилось, по тому, как вели себя люди, имевшие силу, а не «эмиграция»; ведь когда они это делают, они, т. е. некая часть государственного или народного аппарата, это и есть эволюция. Она не исключает ни уличных движений, ни дворцовых переворотов, ни нажима общественного; все это делали или необходимы для успеха предпосылки. Но делают это люди, находящиеся у власти, как они одни могли сделать в Эпоху Великих Реформ, и потом 1905 год. Это и есть эволюция; она даже если меняет радикальную политику, от своего прошлого не отрекается, своих предшественников суду не предает. Так было в 1861 г. и 1905; но за то в 1917 была «Революция», ибо перемену политики делали не люди у власти, а ее враги и ненавистники. И тогда дело проходит не гладко, не органически, а революционным путем; с того момента, когда побудили, убедили или заставили Михаила отречься, ― была уже «Революция»[1373]. Токвиль[1374] правильно говорит, что для всякого дурного правительства самый опасный момент, когда оно захочет исправляться; это одинаково и с «эволюцией», и с «революцией». Это испытание всякой власти, и прежней, и новой: это испытание и для Маленкова, как оно было и для Александра II, и для Временного Правительства; прошлое всегда мстит за себя.

Меня удивляет Ваша оценка, что за 30 лет признаков эволюции не было; едва ли Вы правы. Разве НЭП ― не громадная эволюция, когда все могло придти в норму без новой революции, когда можно было бы считать его началом новой жизни. Но это оказалось не под силу даже Ленину, хотя он понимал, чего хотел. Это было бы тем синтезом старого с новым, при кот. никакой мировой Революции никому не было нужно, где и старое и новое, и «права человека» и «права государства» могли друг на друга влиять и приводить в равновесие. Это могло быть, но не было; как может быть и теперь при известном сочетании сил в СССР, если вместо этого не наделать глупостей. Конечно, нужно сейчас восстанавливать «права человека»; и самое «его» элементарное право иметь в известных пределах и личную собственность, и личную выгоду, и защиту их государственной властью.