Права человека

Хорошо известно, что в войне, которую затем вела Франция, народ опережал французский кабинет министров. У каждого из них была своя точка зрения, но при этом они преследовали разные цели: одни жаждали свободы, другие мечтали отомстить Англии. Французские солдаты и офицеры, отправившиеся вслед затем в Америку, прошли школу Свободы и наизусть заучили ее действие и принципы.

Поскольку не представлялось возможным отделить военные события в Америке от принципов Американской революции, обнародование этих событий во Франции неизбежно ассоциировалось с принципами, их породившими. Многие факты сами по себе были принципами, как, например, Декларация американской независимости и договор о союзе между Францией и Америкой,[25]признавший естественные права человека и оправдавший сопротивление гнету.

Граф Верженн, бывший в то время министром иностранных дел Франции, не принадлежал к числу друзей Америки, и из чувства справедливости и благодарности следует сказать, что моду на Америку ввела при французском дворе королева Франции. Граф Верженн был личным другом доктора Франклина, и благодаря своему личному обаянию доктор получил некоторое влияние на него. Но в принципиальных вопросах граф Верженн оставался деспотом.

Положение доктора Франклина как посланца Америки во Франции следует рассматривать как звено во всей цепи обстоятельств. Дипломатический пост поневоле замыкает человека в самом узком кругу. Он ограничивает его связи из-за возможных взаимных подозрений: дипломат напоминает свободно двигающийся атом, постоянно отталкивающий от себя и отталкиваемый в свою очередь. Но к доктору Франклину это не было приложимо. Он представлял не какой-либо двор, а человека с большой буквы. Его репутация философа упрочилась уже давно, и во Франции он общался со всеми слоями общества.

Граф Верженн долгое время противился опубликованию во Франции Американской конституции в переводе на французский язык; но и в этом ему пришлось уступить общественному мнению и из чувства приличия согласиться на обнародование того, что он обязался защищать. Американские конституции были для свободы тем же, чем для языка грамматика, которая определяет части речи и практически сочетает их в предложения.

Другим звеном в великой цепи является особое положение бывшего маркиза Лафайета. Он служил в Америке в качестве американского офицера под началом Конгресса и благодаря широкому кругу своих знакомств поддерживал дружеские отношения как с гражданскими, так и с военными властями Америки. Он говорил на языке этой страны, вступал в обсуждение принципов управления и был желанным гостем на любых выборах.

По окончании войны дело свободы во Франции получило могучее подкрепление благодаря возвращению французских солдат и офицеров. Теорию дополнили практические знания, и недоставало лишь благоприятного случая, чтобы претворить ее в жизнь. Собственно говоря, человек не может творить обстоятельства применительно к своей цели, но всегда в его власти воспользоваться ими, коль скоро они возникают. Это и случилось во Франции.

В мае 1781 г. был уволен в отставку Неккер; в результате последующего дурного управления финансами, особенно в период расточительного хозяйничанья Калонна, доходов Франции, составлявших почти 24 миллиона фунтов в год, не хватало на покрытие расходов — не потому, что доходы уменьшились, а потому, что возросли расходы. Этим обстоятельством и воспользовалась нация, чтобы совершить революцию.

Английский министр мистер Питт в своих бюджетах нередко намекал на состояние французских финансов, не понимая существа вопроса. Прояви французские парламенты такую же готовность регистрировать эдикты о введении новых налогов, с какой английские парламенты предоставляют новые субсидии, не было бы ни расстройства финансов, ни до поры, до времени — революции. Но все это станет яснее из последующего.

Необходимо показать здесь, как в былые времена взимались налоги во Франции. Король, или вернее двор или кабинет министров, действуя его именем, сочиняли по своему усмотрению эдикты о налогах и отправляли их на регистрацию в парламент, ибо без этого эдикты не могли вступить в силу.

Между двором и парламентом издавна шел спор относительно пределов власти последнего в этом вопросе. Двор настаивал, что парламенту дано лишь протестовать и приводить возражения против налога, но оставлял за собой право определять, насколько обоснованы эти возражения; тем самым двор считал себя вправе по доброй воле взять эдикт назад или настоять на его принудительной регистрации.

Парламенты, со своей стороны, утверждали, что имеют право не только протестовать, но и отклонять, и в этом их неизменно поддерживал народ.