Права нации. Автономизм в еврейском национальном движении в позднеимперской и революционной России

Между филантропическими целями штадлоним — еврейских лоббистов в России и других странах — и политическими целями еврейской общественности всегда был определенный разрыв. Для штадлоним целью благотворительности и еврейской самопомощи была интеграция в российское общество что и модернизация. Хотя вектора интеграции придерживались отчасти и некоторые общинные активисты, духом идей Дубнова о еврейской автономии, национальных правах и самоуправлении активизм был проникнут еще в 1905–1914 годах, а война создала возможность, чтобы не сказать необходимость, произвести в еврейском обществе кардинальные перемены. В частности, в условиях войны получила поддержку идея Дубнова о том, что евреи достигнут подлинной эмансипации лишь с законным признанием их национальных прав и институтов. Несмотря на огромные противоречия между политическими целями различных партий — либералов, социалистов, сионистов (либеральных и социалистов) и автономистов — и даже несмотря на разногласия по поводу языка еврейского образования, старая элита понимала, что ее идея еврейской интеграции угасает[740]. В военные годы власти по-прежнему полагали, что отношения с евреями должны строиться лишь через посредство отдельных благонадежных подданных, и это мнение лишь крепло. Еврейская финансовая элита также была востребована только благодаря своим связям с богатейшими евреями других стран. Однако во время войны старая элита растеряла остатки способности формулировать, определять и озвучивать требования еврейства. Александр Гинцбург с горечью писал Феликсу Варбургу, что усилия активистов по установлению контроля над ЕКОПО, гонения и бедствия военных лет привели к возрождению «сепаратизма», способствовавшего достижению «национальных целей» идишистов и сионистов[741]. Помимо глубокой ненависти к «идишистам», Гинцбург подчеркивал полное неприятие политизации еврейской общинной жизни и еврейства в целом. Гинцбург объяснял Варбургу, что его семья и партнеры усердно избегали всех видов политики и считали себя прежде всего российскими гражданами. Он заявлял, что ни у кого нет права нарушать спокойствие евреев, становясь в ряды какой бы то ни было политической партии[742]. В основе критического отношения Гинцбурга к политизации еврейства лежало его убеждение в том, что права личности приоритетны по отношению к коллективным правам. О своих оппонентах-радикалах Гинцбург писал: «Они готовят поколение идишистов-атеистов, а не иудейско-российских граждан, которые, как они ожидают, завоюют новые права в нашей самодержавной России»[743].

В помощи пострадавшим от войны у ЕКОПО были и успехи, и неудачи. Одеть и расселить сотни тысяч беженцев было трудной, а то и невыполнимой задачей. Несмотря на выезды врачебно-питательных отрядов ОЗЕ, в ходе которых десятки врачей, медицинских сестер и хозяйственников оказывали помощь тысячам нуждающихся, санитарные и медицинские условия жизни еврейских беженцев оставались ужасающими[744]. В еврейских газетах и журналах ежедневно печатали сообщения о голодающих, замерзающих и больных беженцах, нуждающихся в пище и жилье. И все же с учетом этих обстоятельств реакция ЕКОПО на военные действия была быстрой и масштабной[745]. По крайней мере, ЕКОПО предвидел огромные перемены в месте жительства и роде занятий для множества российских евреев. По состоянию на ноябрь 1915 года из приблизительно 160 000 беженцев примерно 65 000 были расселены во внутренних губерниях; на сентябрь 1916 года на территориях, подконтрольных российской власти, были расселены более 200 000 беженцев из примерно 1900 населенных пунктов, а на ноябрь 1916 года 237 000 беженцев получали помощь от ЕКОПО[746]. Более того, ЕКОПО и его филиалы вели тщательный учет сведений о трудоустройстве беженцев и выселенцев с самого начала кризиса. Сбор личных данных — профессия, пол, грамотность, иждивенцы — позволял социальным работникам на местах искать переселенцам работу в надежде обеспечить их постоянным местом жительства. В течение всего 1915 года ОРТ и ЕКОПО сумели трудоустроить примерно 40 % желающих более чем в тридцати городах. Во многих городах эта доля приблизилась к 60 %, а в Москве достигла 90 %[747]. Из этих данных видны сильные изменения в географическом распределении евреев к концу войны: переселение евреев из северо-западных, балтийских и польских губерний в крупнейшие города Северо-западного края, Гомель и Минск, в южные губернии, Центральную Россию, Поволжье, на Урал, в Сибирь, в среднеазиатские и дальневосточные губернии[748]. Худшие лишения выпали на долю еврейского образованного класса. Лишенные дома еврейские портные и сапожники, купцы и разнорабочие в большинстве своем успешно устраивались на новом месте, а вот конторским и торговым служащим и образованным представителям свободных профессий крайне редко удавалось найти работу (во всяком случае, поначалу)[749].