Права нации. Автономизм в еврейском национальном движении в позднеимперской и революционной России

Однако через год Перельман становится сторонником национализма диаспоры, и его отношение к идишу меняется. В статье «Еврейский язык в диаспоре», вышедшей в «Еврейском мире» в 1910 году, он называет идиш «одной из главных основ народной самобытности, на которую опирается теперь нация в своей особности. Он не только орудие народной жизни, он — лозунг национального объединения»[530]. Более того, теперь он готов согласиться с теми, кто, подобно журналисту и исследователю идиша Матесу Мизесу, приравнивал русский к ассимиляции, а сионизм — к русификации[531]. «Их [сионистов] яростные выступления против ненавистного жаргона, — пишет в той же статье Перельман, — их явное предпочтение русского языка знаменует собой полный отказ от национализации диаспоры и возврат к принципам „отрицания голуса“»[532]. По сути, он призывает националистов диаспоры отказаться от русского в противовес сионистам, по его мнению, предлагающим российским евреям ложный выбор между государственным языком и языком сионистского движения. «Тот, кто ставит вопрос: древнееврейский или русский язык, этим самым заявляет: Палестина или ассимиляция… Национально-демократическое еврейство с одинаковой силой должно бороться как против русификаторов, прикрывающихся мантией гебраизма, так и против гебраистов, играющих на руку русификаторам»[533]. Таким образом, в полемике с сионистами Перельман указывает на непосредственную связь между «национал-демократическим еврeйством» (в то время это было одно из определений интеллигентов-автономистов), языком идиш и говорящими на нем народными массами.

Переход еврейских интеллигентов с русского на идиш порой выглядел курьезно. Дубнов, неоднократно указывавший на искусственность попыток предложить как идиш, так и иврит в качестве единственного национального языка, вспоминал, какое впечатление произвела на него первая встреча в Еврейском литературном обществе: «Здесь, в собрании петербургских интеллигентов, где все говорили по-русски, выяснилось течение в сторону чисто еврейской литературы и против русско-еврейской, то есть против употребления русского языка. Я тогда отметил в записи: „Знамение времени! Давно ли вне русско-еврейской литературы все считалось батлонус (пустой болтовней)?“»[534]. Когда в 1911 году И.-Л. Перец приехал из Варшавы в Петербург, они с Дубновым, и прежде не любившие друг друга, окончательно разругались. Дубнов вопреки уговорам Ан-ского настоял на том, что речь на банкете в честь Переца он произнесет по-русски. Перец, услышав русский язык, возмущенно запротестовал, а Дубнов в ярости покинул зал, где проходило торжество, и ушел не прощаясь[535]. С другой стороны, тот же Дубнов обвинял Ан-ского в том, что тот говорит на евонише идиш (то есть как еврейский солдат царской армии), и с ним в этом вполне соглашался композитор, основатель Общества еврейской народной музыки Юлий Энгель[536]. Последний рассказывал, как во время этнографической экспедиции 1912 года еврейский возница в Ружине отвечал им с Ан-ским только по-русски или по-украински, поскольку не принимал их идиш всерьез[537].

Дубнов полагал, что русский, идиш и иврит играют разную, но в равной степени важную роль в еврейской жизни, поэтому считал своим долгом защищать от посягательств каждый из этих языков. Так, накануне Черновицкой конференции он пламенно отстаивал ценность русского. В противовес Бунду и новоявленным идишистам вроде Штифа он утверждал, что национальным языком евреев был и будет иврит, а идиш навсегда останется просторечьем[538]. Однако вскоре после Черновицкой конференции на страницах «Еврейского мира» в полемике с сионистами он столь же пылко защищает идиш: ему, как и Перельману, сионистское неприятие идиша казалось предательством идеи развития национального самосознания, общей для сионистов и националистов диаспоры. В обращенной к своему близкому другу, основателю «духовного сионизма» Ахад га-Аму знаменитой статье «Утверждение голуса» Дубнов писал, что «слиянию мысли» фолкистов и духовных сионистов препятствуют только сионистское «отрицание диаспоры» и нападки на идиш, причем второе следует из первого. Он называет идиш «одним из устоев народного единства» и далее объясняет: