Правая сторона

Вера вдруг отстранилась, прислушалась и побежала на кухню, где слышался перестук каблуков, громкие голоса. В комнату вошел Глухов в дорогой белой рубашке с запонками-камешками. Под руку он вел жену — полную черноволосую женщину в голубом платье с большим вырезом на груди.

Сзади их сопровождала Вера, держа в руках нарядную коробку, и Артем усовестился, что сам он ничего не догадался подарить.

— Прошу к столу! — широко разводя руки, приглашала Вера. Артем понял: ждали директора.

Мужики охотно задвигали табуретками, стульями, лавками, подсаживаясь к столу, удовлетворенно покрякивали. Артем сел с Иваном. Спина прямая, ладони в коленях, лицо постное. Седых старичков подводил сам Матвей, усаживал рядышком одного к другому, как детей.

Налиты рюмки, разложены вилки. Матвей построжел. В руке светился граненый стакан.

— У моей супруги, жены значит, день рожденья. Праздник у нас веселый, и мы повеселимся, как умеем, а первый тост, по нашему обычаю… — большим пальцем свободной руки показал за спину, но не на диван, а выше, в пространство, за стены и потолок.

Вера сидела между директором и его женой, что-то говорила им. Дмитрий Иванович понимающе слушал, кивал головой.

Седенький старичок с козлиной бородкой, сидящий справа от Артема, ткнул его кулачком в бок, показал на хозяина, все еще говорящего:

— Молодец, парень-то, наше блюдет.

— Ага, молодец, — согласился Артем, не понимая ничего, и встал, когда все встали, и выпил вместе со всеми, и помолчал, как все. Потом пили за Веру, и Артем, подняв рюмку, вздрогнул: с противоположной стороны стола его ласкали Ритины глаза, такие близкие, что он смутился.

Стало шумно и весело, все разом заговорили. Звякали вилки, запах тушеной с мясом картошки напоминал Артему родной дом. Мать часто готовила сыну его любимое блюдо. Легко Артему стало, и все нравились.

В это время на пороге появился Гаврила Афанасьевич. Рябое лицо светло и торжественно, щербатый рот сдержанно улыбается.

— Доброго здоровьичка, люди почтенные! — церемонно поклонился, поискал быстрыми глазами за столом. Нашел. — С днем рождения тебя, Верушка! — И, поймав на себе острый взгляд директора, объяснил, обращаясь сразу ко всем: — Думал в магазин, да Фроси где-то нет. А на кордоне все тихо, не беспокойтесь…

Хитер старик, хитер.

Кугушева потащили за стол, он для приличия упирался.

Штрафной стакан пил стоя, пил мучаясь. Дыханья не хватало, но Гаврила Афанасьевич терпел: люди смотрят.

Выпил, крякнул, вытер рот рукавом синей форменной куртки, наливаясь благодарностью ко всем, заговорил:

— Так вот, люди почтенные, выехал я, значит, с кордона, проехал свой обход, гляжу — лодка с нашей стороны шпарит. Думаю, отсеку ему путь, погляжу, кто такой. А он, змей, на «Вихре». Я со своей тарахтелкой разве угонюсь? Ушел.

— В какую сторону? — как бы между прочим поинтересовался Глухов, цепляя на вилку ломтик маринованного огурца.

— К Щучьему.

— Не Клубков? — задумался Матвей.

— Не знаю, Матвей Матвеич, — нараспев начал Кугушев, глядя, однако, на директора. — А только мне обидно стало. Ведь кто я? Охранник государственного зверя и леса, а мотор у меня — тьфу!

Гости хмуро молчали. У всех наболело: в заповеднике ни моторов хороших, ни бензина, но не ко времени разговор, не для веселого часа. Кончится праздник, тогда вспоминай свои беды. А пока хочется отвлечься.

— Будут у нас и моторы хорошие, и бензин, — негромко заговорил директор. — Все будет… Со временем.

— А браконьер — змей, — прослезился вдруг Гаврила Афанасьевич. — Он ить не ждет, он шастает.

— Дошастается, — уронил Иван.

Кугушев сел, наконец, стал есть винегрет. И тут Артема будто кто за язык потянул.

— Гаврила Афанасьевич, — сказал он громко. — Я у вас на солонце волчьи следы видел.

Все замолчали. Кугушев перестал жевать, тупо уставился на Артема. Спросил удивленно:

— Когда ты у меня был?

— Я его посылал тропу проверить, — торопливо проговорил Глухов, тяжело глядя на помощника лесничего.

— И что, волчьи следы?

— Волчьи! — с жаром начал Артем, не видя злого директорского взгляда и недоумевающего — Ивана. — Крупный такой след и длинный. Впереди два когтя.

— Только этого еще не хватало, — нахмурился Дмитрий Иванович. — Волков развели.

— Че брешешь! — лесник неприязненно покосился на Артема. — Откель они там, волки? Собачьи, поди, следы… Мой кобелишка наследил, а он со страху — волки.

— Слушай, Гаврила Афанасьевич, — строго посмотрел на него Иван. — Штрафовать тебя надо! Приказ забыл? Все собаки должны быть привязаны.

— Да он смиреный, — жалобно оправдывался Кугушев, каясь, что с собакой дал маху.

— Смиреный, пока сытый, — мрачно уточнил Матвей. — А с волками так: завтра же иди и выслеживай, — постучал пальцем по столу. — Я потом людей подошлю, перестреляют.

— Схожу, Матвей Матвеич, — заторопился лесник. — Завтра же пойду. А людей мне зачем? Волков я не бивал, че ли?

— Кобеля я у тебя в последний раз что-то не видел, — не отставал Иван. — Или он у тебя в то время тайговал?

Совсем бы туго пришлось старику, да в дверях вдруг появился Ларион. Стоит, покачивается, за косяк держится.

— Они тут выпивают, а я имя свет гони, да?