Правая сторона

На этот раз Иван дудел пронзительнее, еще нетерпеливее и, едва замерли последние колебания воздуха, оба прислушались, стараясь не дышать. Павел Васильевич даже вздрогнул, когда с их же склона протрубил густо и хрипловато старый бык. Он сначала подумал, что вернулось искаженное эхо, но по напрягшемуся лицу проводника догадался: это — не эхо.

Грозно ответил старый бык на призыв двухлетка. Он, старый марал, еще силен. Крепко стережет свой гарем из черноглазых маралу́шек и готов столкнуться с любым, кто посягнет хотя бы на одну из его тонконогого табунка.

— Наш вызов приняли, — сказал Иван спутнику, лихорадочно блестя глазами. Дудка в руке дрожала. В ней рождались новые звуки.

— Где он? — Павел Васильевич быстро скинул с плеча карабин, опустил приклад в податливый мох.

Когда Глухов предложил ему поохотиться, он согласился без особой радости: «Какой из меня, к черту, охотник? Да и времени нет». Директор уговаривал: «Вы там не одни будете. Вам помогут. А насчет времени, только день-два и потеряете. Зато сколько у вас останется впечатлений. Не пожалеете, Павел Васильевич». Его и раньше там, в городе, друзья приглашали на уток. Он с усмешкой отказывался, а потом с недоумением слушал, как пожилые, солидные люди взахлеб рассказывали о своих переживаниях на охоте, хвастали одной добытой уткой, будто это невесть какая радость. Теперь и он почувствовал непонятное волнение. Проснулся в нем инстинкт охотника, древний и жгучий, сладко и тревожно ныло сердце.

Зыбкая, болотистая почва пружинила под ногами, на замшелые камни ступать было опасно, но Павел Васильевич быстро шел за проводником, старался не отстать, и уж когда совсем выбился из сил, попросил, стыдясь самого себя:

— Если можно, потише. Сердце вот-вот выскочит.

Иван смутился. На самом деле, зачем так бежать, надрывать пожилого человека. Вон как тяжело дышит. По этим горам с молодым сердцем не разбежишься, а ему, да еще с непривычки — подавно. Или, может быть, злюсь на него? А в чем он виноват? Что согласился? Пусть ухлопает быка. Велика ли убыль. Лишний катер заповеднику будет. Но припомнились слова Анисима: «А завтра вертолет захотим», и настроение совсем испортилось.

К чему эта дурацкая, никому не нужная охота? Можно было бы прокатить Павла Васильевича по озеру, сводить к водопаду, ну, наконец, просто показать тайгу, сходить с ним на рев, но без ружья. Подманил бы ему быка — смотри, сколько хочешь. Так нет, нужно убить. Может, ему маральи рога хочется привезти? Мода на них, что ли… Так рога можно найти, у мужиков валяются по сараям еще со старых времен. Да что там у мужиков, отдал бы те, что висят дома, в кухне. Великолепные рога. Такие не стыдно повесить в городской квартире, не стыдно показать друзьям. Так нет… — И снова вставало перед глазами ехидное лицо Клубкова. «Вот-де ваша справедливость, Ванечка. Мне лицензии не нашлось, а начальству — пожалуйста…».

Вошли в пихтач. Пихты черны и остры. Рассвело, а под низкими ветвями стелется густая тьма.

— Павел Васильевич, здесь мы расстанемся. Я задержусь, а вы пойдете дальше. Видите, ниже поляна, на ней кедр? Ложитесь под кедр, ждите. Я отсюда дударить буду. Если метров на сто подпустит, попадете?

— Должен попасть, — заверил спутник. — Я стрелок-то был неплохой. — Он посмотрел на далекий кедр и почему-то ощутил неуверенность. Так хорошо идти вместе с опытным проводником, который знает тайгу, а она — его. Для него же, чужого человека, тайга непонятна, пугающа.

Он привык к светлым равнинным лесам, где, если прислушаться, можно услышать гул автострад. В этой глуши — жутковато ему. Незнакомые деревья, травы, кустарники.

— Получше замаскируйтесь, — учил Иван, приглядываясь к Павлу Васильевичу. Протянул руку, взял тяжелый и прикладистый карабин. Увел назад затвор, вместе с которым выполз рыжеватый, в смазке, патрон. Положил карабин на локоть согнутой руки, потянул затвор сильнее. Патрон выскочил с сухим щелчком. Поймал на лету, а на месте выпавшего — другой патрон. Все нормально. — Это охотничий карабин «Лось». Пуля тяжелая, убойность страшная, так что приклад крепче к плечу прижимайте, а то отдача… — сказал Иван, не глядя на Павла Васильевича, и сел на зеленый валун, наблюдая, как медленной, стариковской походкой, ссутулившись, уходит охотник, как покачивается в руке карабин. Хотел закурить, но вспомнил, что нельзя. Зверь учует дым. Сорвал веточку пихты, размял в зубах колючие терпкие иглы. Во рту стало горьковато и свежо. Он всегда так делал перед охотой, чтобы изо рта отбить запах — зверь может учуять.

Охотник, между тем, подошел к кедрачу, огляделся, ища глазами проводника. Не нашел. Пихтач темен, не просматривается. Постоял немного и, не выпуская оружия, стал ломать лапник для подстилки.