Правая сторона

— Вы заслужили, Павел Васильевич, — гудел Анисим. — Мы это от чистого сердца, не подумайте про нас худого.

— Видно, вы понравились нашим мужикам, — сказал гостю и Глухов. — Так что не обижайте их, примите подарки.

А потом, на берегу, директор отозвал Ивана, ни о чем не спрашивая, в упор смотрел холодными глазами.

— Он на самом деле не стал стрелять, — сказал Иван и понял, что Глухов не верит ему и, наверное, не поверит. Круто повернулся и пошел к мужикам, которые, окружив гостя, говорили ему что-то веселое, смешное. Наверное, опять рассказывали свои байки.

25

Сентябрь в Полуденном стоял обычно теплым и солнечным. Осень сюда всегда запаздывала. Пока переползет через хребты и, побелив их снегом, спустится вниз, в приозерную долину, лето не уходит. В прошлые годы этой порой на скалах кое-где раскрывались розовые бутоны маральника, обманутые теплом, и трудно было понять, какое время года наступило.

Но сейчас в природе что-то случилось, погода выбилась из колеи. На Громотухе выпал снег и не таял. Над селом повисли нудные, бесконечные дожди, солнце днями не появлялось, скрытое серой завесой однотонных туч. Ветер носил по раскисшей улице березовые листья, тронутые ранней желтизной.

Туманно стало в Полуденном, тоскливо. Люди появлялись на улице редко, отсиживались дома. Над каждой избой стлался дым, серый же, как небо. Иван редко показывался в конторе. Работал дома — готовил лесничество к учету.

На горы, припорошенные ранним снегом на левой стороне озера, смотрел с тоской. Охотиться явно не придется. Альку на день отводил к Анисимовой бабке, на всю зиму его там не оставишь. Настроение было мрачное. Несколько раз порывался написать Тамаре, но письма не получались.

Тосковал. Если раньше и сердился на нее, понял теперь, что в его жизни не хватает именно Тамары, это без нее стало в селе так неуютно и сумрачно.

Он комкал незаконченные письма, бросал в печь. Больно и горько ему становилось, будто огонь пожирал не бумагу, а что-то живое, бесконечно дорогое для него.

Работа над кедром словно запнулась о невидимое препятствие, не двигалась с места. Иван рассеянно перебирал таежные записи лесников, пытался вникнуть в смысл корявых строк, но ничего путного не выходило, и он откладывал тетрадь.

Ночью стоило прикрыть глаза, как память переносила его в далекий город, на голубоватые от фонарей вечерние улицы, где все напоминало о Тамаре. Он снова видел себя у подъезда музыкального училища совсем молодым и счастливым, шел с Тамарой пустынными, — пустынными потому, что, кроме нее, никого не замечал, — улицами к ее дому, слушал ее веселый голос, такой обещающий…

Сколько потом было у них и веселого, и грустного — всякого, но вот почему-то именно это запомнилось ярче всего: как стоит он у подъезда, глядя на идущую к нему Тамару, и впереди видит только светлое, такое светлое, что его, кажется, и омрачить ничем нельзя. Это помнит, а не то, как уплывала жена. И еще у Ивана возникает чувство, будто бы все это было давно-давно, и он кажется себе старым, совсем старым.

Временами у него появлялось желание прилететь в город, постучаться в квартиру ее родителей, сказать: «Отпустите Тамару. Она наша с Алькой, ничья больше. Не удерживайте ее…»

С ним разговаривают на пороге, как с незнакомым, которого опасаются впустить в квартиру. Он глядит мимо холодного лица ее матери в коридор, надеется увидеть там глаза Тамары. И он видит их, они испуганны и жалки, как у загнанной белки.

И слышит голос ее матери, сухой, безликий голос, в котором нет к нему, Ивану, никакого сочувствия:

«Тамара, ты хочешь уехать с этим человеком в тайгу, в ужасную, холодную тайгу, откуда ты с таким трудом вырвалась?»

Иван видит, как жена тянется к нему, но ее заслоняет своим большим телом мать. Сухо щелкнув замком, перед ним захлопывается дверь. Он стоит на лестничной площадке и слышит, как на этажах отворяются двери и начинают негромко переговариваться жильцы.

Иван вздрагивает, открывает глаза и в один миг возвращается домой, к тихо потрескивающей печке. Он ходит по комнате, склоняется над кроватью сына, долго рассматривает его лицо, ищет черты матери. Радуется, что находит их. И начинает думать, что однажды он действительно бросит все и уедет к жене в город, снова на частную квартиру, на прежнюю службу в управлении. Но эти мысли непрочны, быстро развеиваются, стоит подумать о тайге.

Ивану иногда кажется, что он видел, как проплывал тут на паруснике его отец, Прокопий, когда был еще молодым. Ненасытно, как Иван, глядел отец на скалы, на прибрежную тайгу, не знал, что скоро расстанется с ними навсегда и будет жить здесь лишь жизнью сына.

В душу Ивана проникал холод, стоило подумать, что будет жить он не здесь, а где-то в ином месте, что у него появятся другие, не таежные заботы. Да и как он может уехать, если первыми словами его были: тайга, ружье, собака…