– Во-первых, я даже не слышал, как ты вошел. Во-вторых, ты разговаривал во сне, и я решил тебя разбудить. Все в порядке?
– Мне просто приснился плохой сон. Который час?
– Половина шестого.
– Надо же, я на самом деле уснул. И проспал целых три часа. Будь добр, принеси мне стакан воды.
– Лучше я сделаю тебе кофе. Заодно проверим, как работает твоя чудо-кофеварка.
– Ты говорил с Боазом? – спросил он.
– Да. Он будет минут через сорок. Поедем вместе. – Гилад включил кофеварку и присел на небольшой стул возле стола. – Я не был в этой квартире. Тут уютно. Наверное, Марике она нравилась. Она не хочет забрать ее назад?
– Эта квартира осталась за мной.
– Отсюда открывается отличный вид. Я знаю, ты любишь подобное. – Гилад посмотрел на Константина. – Где ты гулял до трех ночи?
– У меня были дела, – ответил он. – Нужно было выяснить кое-что насчет паспортов.
– Если ты сотрешь со своей шеи помаду, то я сделаю вид, что поверил.
– Ты можешь сказать, что был у Марики, – сказал Гилад.
– Я не хочу говорить о Марике. Такой ответ тебя устраивает?
– Конечно. А почему ты не хочешь об этом говорить?
– Если он тебя устраивает, почему ты продолжаешь задавать вопросы?
– Просто ты сказал это с таким видом, будто вы поссорились или что-то вроде… это ведь не из-за того, что ты уезжаешь?
– Сейчас разговоры о Марике будут не к месту.
– Хорошо, – закивал Гилад.
– Ты когда-нибудь видел смерть, Гилад?
– Смерть? Конечно, люди умирают…
– Нет, я не об этом. Ты видел, как умирал кто-то, кого ты убил собственными руками?
– Где бы я мог это видеть? В отличие от тебя, я в армии носил табельное оружие только для вида. И, когда уже начал работать здесь, видел террористов разве что за решеткой да во время допросов, и в эти моменты нас разделяло стекло.
– Я подумал о том, каково это – всю жизнь работать в оперативном отделе. И регулярно видеть смерть. Сначала что-то внутри тебя противится тому, что ты делаешь. Но со временем что-то меняется. Может, умирает, может, рождается, может, прячется куда-то глубоко-глубоко. Ты уже не пропускаешь все это через себя, не думаешь об этом бессонными ночами. Ты смотришь на смерть как бы со стороны. Будто это не ты убил этого человека, а кто-то другой. А ты проходил мимо и теперь наблюдаешь за происходящим.
– Я могу поинтересоваться, почему ты это говоришь? – спросил он.
– Иногда мне кажется, что я ушел из оперативного отдела не потому, что так за меня решил кто-то другой. Я ушел оттуда потому, что меня испугала эта мысль. Мысль о том, что я буду убивать кого-то, не задумываясь над тем, что я делаю. Вроде того, как я сейчас классифицирую отчеты – бегло просматриваю и раскладываю по папкам. Я не люблю бумажную работу, всегда делаю ее через силу. Основная работа у меня другая. И эту работу я люблю. Я готов ночевать на работе, прогнозируя результаты операций и анализируя неудачи. Мне нравится осознавать, что я на что-то влияю. В оперативном отделе все было иначе. Ты знал, что у тебя всегда есть работа, одна и та же работа, только в разных условиях. Но что бы ты ни делал, ты будешь делать это не потому, что это тебе нравится, а потому, что это твоя работа. Тебе не страшно думать о том, что для кого-то убивать людей – это что-то привычное?
– Да, но ведь… в большинстве случаев эти люди заслужили подобную участь.
– Предположим, что какое-то время эта работа тебе что-то дает. Но что будет потом? Ты будешь воспринимать ее так же, как и прежде? Будешь чувствовать себя борцом за справедливость? Ерунда. Человек устроен так, что рано или поздно он привыкает ко всему и превращает все, что его окружает, в обычную жизнь. Врачи на работе почти каждый день видят смерть, и в какой-то момент у них вырабатывается здоровый цинизм. Чем этот конкретный случай отличается от остальных? Разве что тем, что ты не сможешь оставить свою работу просто так. Скорее, оставят тебя. На дне какой-нибудь реки со странным названием в далекой стране. С камнем на шее и связанными руками.