Правда, которую мы сжигаем

Я начинаю навязчиво стучать кулаками по замерзшей воде. Кровь льется из моих суставов, малиново-красный яркий контраст с ярко-белым, и она просто продолжает литься.

— Ты можешь это сделать. Ты можешь спасти ее.

Я поднимаю оба кулака над головой, затем опускаю их вниз. Мои руки начинают болеть и сводить судорогой. Мои легкие не могут вдохнуть достаточно быстро, и жгучая боль в руках пронзает все тело. Но я продолжаю, хлопая руками снова и снова, пока он, наконец, лед не разбивается.

Вода пузырится, и я сразу же опускаюсь в холодный поток, рубя вокруг, чтобы дотянуться до нее. Я даал ей знать, что я здесь, и я собираюсь спасти ее. Что она будет в порядке.

Но я не чувствую ее тела.

Нет, пока она не выскакивает из воды, волосы прилипают к голове, а глаза не похожи на человеческие. Они сгнили и почернели, из глазниц вытекает темная жижа, и все, что я могу делать, это кричать, когда ее ногти впиваются в мои руки, как кинжалы.

— Это должна была быть ты, — шипит она с полным ртом черной сажи, сочащейся, как смола.

— Роза! — я задыхаюсь, вскакивая с подушек, моя рука сжимает футболку прямо над сердцем.

Мое дыхание прерывистое, и я чувствую, как пот стекает по нижней части спины. Я агрессивно сбрасываю одеяло с тела, прижимаю ладони к глазам и растираю лицо. У меня не было кошмаров с тех пор, как я была в психушке.

Я смотрю на часы и вижу, как мигают зеленые цифры, давая понять, что сейчас три часа ночи.

Я думала, что мое подсознание, наконец, дало мне передышку. Что мой мозг покончил с повторяющимися кошмарами, к которым, независимо от того, сколько раз они мне приснились, я все еще не была готова.

Видимо, я ошиблась.

Перебрасывая ноги через край, я шевелю пальцами на холодном деревянном полу. У меня во рту такое ощущение, будто я полоскала горло песком, и мне отчаянно не хватает воды. Я просто надеюсь, что не разбудила никого из Хоторнов.

Я хватаю кардиган, который носила сегодня утром, на случай, если кто-то еще не спит. Я слишком устала, чтобы пытаться объяснить шрамы на моих запястьях отцу Сайласа, если он начнет собираться на работу.

Моя дверь скрипит, когда я открываю ее, заставляя меня съеживаться. Я бреду по коридору, поднимаюсь по лестнице и иду через гостиную, пока не дохожу до их кухни открытой планировки. Так тихо, как только могу, я открываю почти каждый шкафчик, пытаясь найти стакан, хватаясь за дверь самого последнего, прежде чем нахожу его.

— Конечно, — шепчу я. Почему все в моей жизни должно быть таким чертовски сложным? Я даже не могу найти посуду без проблем.

Я открываю кран, прежде чем наполнить стакан до краев, убеждаюсь, что она холодная. Поднося ободок к губам, я смотрю в окно перед собой и глотаю половину воды из стакана. Дождь мягко барабанит по стеклу, и я надеюсь, что это продолжится, потому что я всегда сплю лучше всего, когда идет дождь.

Я снова наполняю чашку и поворачиваюсь на подушечке стопы, чтобы сделать шаг, но потом вижу, что он стоит там. Рук, окутанный тьмой, прислоняется к дверце холодильника и смотрит на меня. Моя хватка на стакане ослабевает, чашка падает на землю и падает на кафельный пол. Большие и крошечные осколки стекла разлетаются по пространству, а звук вкупе с его присутствием в тенях заставляет меня подпрыгивать.

Игольчатый щипок заставляет меня оторвать ногу от земли, выругавшись от дискомфорта. При том скудном свете, что на кухне, я вижу, как кусок блестящего стекла разрезал подошву моей подошвы.

Я слышу, как его шаги приближаются ко мне, зная звук его ходьбы. Я поднимаю глаза и вижу, как лунный свет отбрасывает тусклое сияние на его лицо, и все мое существо начинает болеть.

Его каштановые волосы взъерошены после сна, глаза прикрыты и затуманены, но каким-то образом его взгляд остается острым и пронзительным. Ночные тени контрастируют с его обнаженной верхней частью туловища, подчеркивая каждый порез и каждую бороздку. Эти узкие линии его тела кажутся выгравированными на камне. Все, от его плеч до нижней части живота, которая изгибаются каждый раз, когда он вдыхает, твердо и отчетливо.