Правда о России. Мемуары профессора Принстонского университета, в прошлом казачьего офицера. 1917—1959

Удивление моего отца при виде меня было одновременно радостным и неловким – в конце концов, ни у кого из остальных офицеров корпуса не было с собой семьи. Моя же позиция состояла в том, что семья ехала вовсе не с отцом, а со мной, что я не подчинялся его приказам и волен был во всеобщей суматохе распорядиться своим отпуском по болезни так, как считал нужным. Я сказал, что собираюсь довезти семью до Кущевки и посадить там на поезд до Новороссийска (порт на Черном море) без помощи со стороны отца или еще кого-нибудь из его кадетского корпуса. Отец ничего не мог формально возразить на это и потому промолчал – я же почувствовал, что в глубине души он скорее рад такому развитию событий. Поэтому я со своим экипажем и двумя телегами продолжал двигаться вслед за кадетским корпусом.

Накануне приезда в Кущевку у одной из моих телег во время проезда через хутор полетели спицы в колесе; я отправил вторую телегу и экипаж вперед, а сам остался с поврежденной телегой. Поскольку телега принадлежала армейскому обозу, я мог реквизировать сменное колесо у любого крестьянина на хуторе, но его обитатели прекрасно знали об этом – во время прохождения войск такое происходило нередко – и ни на одной из телег во дворах близлежащих домов колес не было; их вовремя сняли и попрятали.

Однако мой возница и сам был крестьянином. Он отступал от самого Воронежа, где был мобилизован во вспомогательную транспортную часть. Зная деревенские хитрости, он сразу же направился к ближайшему стогу сена и принялся прощупывать его длинной палкой. Вскоре колесо было обнаружено. Когда он с триумфом вытаскивал свою добычу из стога, раздался гневный крик, и владелец колеса (который, очевидно, наблюдал за происходящим через окно) выскочил из дома и бросился на нас с топором. По выражению его лица было ясно, что он намерен этим топором воспользоваться, поэтому я вытащил револьвер и прицелился крестьянину в верхнюю часть плеча, гадая про себя, смогу ли я прострелить ему руку, не повредив кости, и хватит ли такой раны, чтобы остановить его и заставить выронить топор. Но мое лицо, судя по всему, уверило его в том, что я вот-вот выстрелю; он остановился в нескольких футах от меня, а затем, непрерывно ругаясь, отступил обратно в дом.

Мы оставили свое колесо со сломанными спицами на его пороге, и я подложил под него немного денег – скорее всего, уже очень скоро колесо вновь было в порядке.

Железнодорожная станция и само село Кущевка располагались на другом (юго-восточном) берегу небольшой речки, которую нужно было пересекать по узкой дамбе. Возле дамбы сошлось несколько армейских обозов, и она превратилась для них в «бутылочное горлышко». Я обнаружил, что несколько (меньше дюжины) телег Донского кадетского корпуса вместе с моими телегой и экипажем выстроились вдоль пруда сбоку от дороги, ожидая возможности встроиться в транспортный поток. Мимо бесконечной лентой тянулись всевозможные транспортные средства. Отец тоже был с обозом – по его приказу все офицеры и кадеты корпуса перешли через дамбу пешком и направились в теплое здание школы, отведенное корпусу для ночлега; сам же он остался с обозом, чтобы перевести его через реку. Он привык к строгому порядку прежней императорской армии и теперь растерялся, не зная, как справиться с беспорядочной толпой.

С 1915 г. он находился в плену, в Германии, и не видел распада армии после революции.

Солдаты-обозники никогда не славились дисциплиной, и теперь в толпе перед нами не было заметно даже малейших признаков порядка. Кто-то пустил ложный слух, что красная кавалерия Буденного прорвалась через фронт и подошла уже близко, – в результате в толпе чуть не возникла паника. Порядок прибытия никого не интересовал – несколько обозов чуть ли не с оружием в руках решали, кто из них первым пробьется и встанет в единственную транспортную линию – ту самую, что проходила мимо нас и тянулась по дамбе.

Я предложил план действий, и отец согласился с ним – к счастью, у меня с собой был фонарик. Я взял заряженную винтовку – одну из нескольких, что имелись в обозе кадетского корпуса, – и дождался темноты. Затем, припомнив уроки практической психологии, полученные от урядника 2-й Донской батареи, я направился к веренице телег и пошел вдоль нее, светя фонариком в лица возниц, пока не увидел одного, который показался мне не слишком решительным человеком. Я пошел рядом с ним в темноте, пока его лошадь не поравнялась с передней телегой нашего обоза. В этот момент я неожиданно шагнул на дорогу и встал перед ним. Я приставил дуло винтовки к его груди и приказал остановиться под угрозой смерти. Он подчинился. Обоз кадетского корпуса тут же двинулся и занял образовавшийся промежуток; я прикрывал тыл. Моя сестра утверждает, что до сих пор помнит ту ночь, – в основном потому, что ее шокировали те грубые слова, которые я при этом использовал.