Правда о России. Мемуары профессора Принстонского университета, в прошлом казачьего офицера. 1917—1959

Например, однажды темной ночью я был на наблюдательном дежурстве в одной из передовых траншей. С германской стороны слышались удары кувалды по деревянным кольям – похоже было, что немцы занимаются ремонтом или расширением заграждения из колючей проволоки возле аванпоста на железнодорожной насыпи, о котором я уже упоминал. Наш собственный аванпост располагался совсем рядом с немецким; тем не менее наши орудия были так хорошо пристреляны, что я уверенно передал номер цели по телефону на батарею и приказал двум дежурным расчетам послать туда сначала два снаряда противопехотной шрапнели, а затем два бризантных снаряда. Снаряды мягко прошуршали над головой и взорвались где-то неподалеку, и в телефонной трубке тут же раздались ругательства – я понял, что выстрелы дали недолет и угодили прямо в наш собственный аванпост; не обошлось без жертв, были убитые и раненые. Я в жутком состоянии вылетел с наблюдательного пункта и рванул по траншее на аванпост, где испытал невыразимое облегчение. Вместо трупов передо мной были веселые пехотинцы, которым, раз в кои-то веки, понравился устроенный нами фейерверк. Все восемь снарядов точно легли на тот участок германского проволочного заграждения, где велись работы; всякая деятельность была прекращена. На этом узле связи было больше дюжины телефонных аппаратов, так что установить, откуда поступило ложное сообщение, оказалось невозможным. Все, что я мог сделать, – это долго и цветисто ругаться в трубку на радость всем, кто был в тот момент на линии.

Я хорошо помню ту ночь и еще по одной причине. Наш дневной наблюдательный пост был расположен на верхушке одной из нескольких высоких сосен, чуть позади наших передовых траншей. Он находился в пределах видимости противника, винтовочного и пулеметного огня, и его безопасность зависела исключительно от эффективности маскировки платформы, которая никак иначе защищена не была. Наблюдателю приходилось подниматься на платформу до рассвета по веревочной лестнице, втаскивать ее за собой наверх и сидеть там тихо до темноты.

Перед самым рассветом мне позвонили на ночной наблюдательный пункт в передовой траншее и передали, что офицер, назначенный на дневное дежурство, задерживается и мне приказано вместо него лезть на сосну вместе с казаком-капралом, который будет ждать меня у подножия дерева. После бессонной ночи и дежурства в траншее мне очень нелегко было просидеть целый день на открытой платформе на дереве. Мои промокшие сапоги начали ссыхаться на солнце и сильно сжали уже несколько дней мучавший меня воспаленный большой палец. При помощи капрала мне удалось снять сапоги, и босиком я почувствовал себя гораздо лучше. Я коротал время, рассматривая линии противника, но там все было тихо. Мне не удавалось разглядеть ничего интересного даже в мощный перископный артиллерийский полевой бинокль, который был прочно закреплен на сосновом стволе, но мог поворачиваться на своем основании в любую сторону.

Подвернулась возможность потренироваться в искусстве стрельбы по движущейся цели на большом расстоянии – в 8000 ярдов от нас по открытой дороге медленно тащилась одинокая двуконная грузовая повозка. Расстояние было слишком велико для шрапнели наших полевых орудий и близко к пределу дальности их стрельбы бризантными снарядами. Однако мой третий снаряд лег достаточно близко, чтобы возница пустил своих лошадей легкой рысью, а четвертый взорвался в неприятной близости. Рысь сменилась бешеным карьером, и повозка в туче пыли влетела в ближайший лесок. Австро-германские батареи смолчали. Очевидно, их наблюдатели не сочли действия своих русских противников достаточно серьезными.