Правда о России. Мемуары профессора Принстонского университета, в прошлом казачьего офицера. 1917—1959

Полковник Попов немедленно ухватился за сказанное и, обернувшись к Краснову, формально доложил: «Ваше превосходительство, полковник Муравьев сожалеет о своем вторжении». – «О, так он сожалеет? Ну, в таком случае я могу поговорить с ним! Но сначала уберите из комнаты всю эту толпу!» И Краснов, обернувшись к Муравьеву, махнул рукой в сторону красногвардейцев и матросов в углу. Он продолжал сидеть, небрежно откинувшись на стуле, закинув ногу на ногу и слегка покачивая ею. Красный полковник стоял перед ним и выглядел в точности как нашкодивший школьник перед учителем. До сих пор Краснов определенно вел в счете.

Красногвардейцы и матросы вывалились наружу, но двое штатских остались. Оказалось, что один из них – сам Троцкий, а второй – тоже член Совета народных комиссаров, литовец по фамилии Мицкевич. Все быстро договорились, что третий этаж дворца полностью должен остаться в нашем распоряжении и что выполнена эта договоренность будет немедленно.

Постепенно, объединенными усилиями красных офицеров и офицеров-казаков, всех красногвардейцев и матросов на нашем этаже собрали и отправили вниз. На лестничных площадках поставили двойные караулы вооруженных енисейских казаков, а парой ступенек ниже – такие же караулы вооруженных красных матросов. Остальные матросы столпились ниже.

В толпе царило приподнятое настроение. Как часто бывает с настоящими воинами после сражения, никто из них, кажется, не испытывал вражды к противнику. Я сам слышал такой разговор: «Вы, казаки, хорошие бойцы. Почему вы не присоединились к нам? Вместе мы могли бы побить кого угодно!» – «Для этого вам пришлось бы сначала расстаться со своими черными куртками, – сейчас в вас слишком легко целиться», – ответил один из наших сибиряков. Ответом по обе стороны от постов на лестнице стал добродушный смех.

По возвращении в комнату, где проходило наше прерванное чаепитие, я застал нашего капитана Кульгавова за оживленной дискуссией с комиссаром Мицкевичем. Чего они стремятся добиться, вопрошал Кульгавов, разве Французская революция не показала ясно, что всеобщая свобода и равенство – недостижимая мечта? Так вопрос не стоит, отвечал литовец, их цель – диктатура пролетариата. «Вы правили, теперь наша очередь!»

Политический спор был прерван появлением бывшего адъютанта Керенского, Книрши. Следом за ним по-прежнему топал все тот же енисейский казак, что чуть ли не силой незадолго до этого увел его из комнаты Краснова. Настроение Книрши с тех пор заметно улучшилось. Весь сияя, он заявил: «Товарищ Мицкевич, вы же слышали, что товарищ Троцкий приказал освободить меня, но этот человек не отпускает меня!» Мицкевич рассмеялся и велел казаку отпустить Книршу, но получил ответ: «А вы мне что, начальство, что ли, будете?» Он наотрез отказывался отпустить Книршу, пока Краснов лично не приказал ему. Одновременно генерал объявил о производстве его в урядники за преданность долгу. Все это происходило в присутствии Троцкого и его группы. Мне кажется, именно благодаря этому и подобным эпизодам, наглядно продемонстрировавшим стойкость казацкого духа, красные решили не нажимать на нас слишком сильно. Да и сражение в Москве тогда еще не закончилось, хотя мы ничего об этом не знали.

В этот момент развития событий вполне можно было бы задать вопрос: кто кого на самом деле захватил и арестовал? Генерал Краснов и его начальник штаба полковник Попов заперлись в одной из комнат с Троцким и его красным полковником Муравьевым. По всему третьему этажу стояли наши вооруженные караулы, но мы никогда не смогли бы вырваться оттуда силой, так как на первом и втором этаже было полно вооруженных красногвардейцев и матросов, гораздо более многочисленных, чем мы.

Я не знаю, что именно происходило между Красновым и Троцким, но, по всей видимости, генерал попытался воспользоваться завоеванным преимуществом и начать переговоры. Он ясно показал, что не собирается никому позволять командовать собой, особенно в присутствии подчиненных; в то же время он, должно быть, понял, что только компромисс позволит хоть кому-то из нас выйти из дворца живыми. Очевидно, именно тогда, 1/14 ноября в 19.00, он составил и подписал те показания по поводу бегства Керенского, которые теперь цитируются во всевозможных источниках. При внимательном чтении документ производит странное впечатление. Да, Краснов обвиняет Керенского в бегстве. При этом он нигде прямо не отрицает, что помог ему бежать, – отрицание только подразумевается.

Через некоторое время Троцкий и Муравьев вышли от Краснова и вместе со свитой, куда теперь входил и Книрша, уехали в Петроград. Было объявлено, что генерал и его начальник штаба полковник Попов последуют туда за ними на следующее утро для переговоров с остальными членами Совета народных комиссаров. Все остальные офицеры штаба Краснова, включая и меня, предложили сопровождать его. Краснов писал по этому поводу: «…но я попросил поехать со мной только сына друга моего детства, Гришу Чеботарева. Он знал, где находится моя жена, и должен был известить ее, если бы со мной что-нибудь случилось…»