Правда о России. Мемуары профессора Принстонского университета, в прошлом казачьего офицера. 1917—1959

Все это неплохо работало, и я постепенно набирался уверенности. Даже знакомые не узнавали меня днем, встретив на улице. Однако в один прекрасный день я чуть не попался – меня едва не погубило желание как следует вымыться.

В Новочеркасске, как во всех русских городах и городках и большинстве сел, имелись публичные бани. По принципу действия баня схожа с финской сауной или турецкой парной. Устроена она обычно так: один угол большой комнаты занимает низкая кирпичная печь, которую топят из соседнего помещения. В печь встроена большая бочка, где нагревается вода; в предбаннике моющимся выдают небольшие деревянные ведерки, и там же они оставляют одежду. После этого человек может намылиться, прибавить пару, плеснув водой на печные кирпичи, и ополоснуться горячей водой из ведерка. К одной из длинных стен парной на разной высоте до самого потолка, где жарче всего, пристроены дощатые лавки. Каждый может сам выбирать, на какой высоте и при какой температуре ему расслабляться. В комнате стоит также бочка с холодной водой – окатывание холодной водой оказывает на распаренное тело примерно такой же стимулирующий эффект, как и более радикальный финский обычай выскакивать зимой на улицу и кататься голыми в снегу, а затем вновь нырять в горячий пар.

Для женщин и мужчин в бане устанавливают разные часы посещения. В той бане, куда я отправился, кроме большой общей парной описанного типа было также несколько отдельных комнат с ваннами, по-западному. У бани и ванного заведения были отдельные входы, но двери располагались рядом, да и две прихожие были разделены только будкой кассира, который обслуживал всех посетителей. Я, естественно, отправился ко входу в индивидуальные ванные, где мне пришлось некоторое время простоять в очереди в кассу. Подошла моя очередь, и вдруг снаружи послышались тяжелые шаги, и в банную часть помещения ввалилась группа человек примерно из двадцати; они стряхивали снег с обуви и громко разговаривали. Некоторые голоса показались мне знакомыми; затем в маленьком окошке кассы напротив меня появилось лицо одного из подтелковских прихвостней с бывшей нашей Гвардейской батареи.

К счастью, я заметил его первым и ринулся прочь от кассы; я задыхался от кашля, причем мне не пришлось его полностью симулировать. Одновременно я слышал, как они обсуждают забитость публичного банного отделения и решают попробовать буржуйские ванны в отдельных комнатах[64]. Затем они всей толпой высыпали на улицу и тут же снова ввалились уже в нашу часть передней. Я натянул свою ушанку на лицо как можно ниже, опустил меховые уши, поднял воротник шинели и встал, сгорбившись, в уголке; я раскрыл только что купленную газету и держал ее перед самым лицом, как делают близорукие люди, пытаясь сделать вид, что читаю.

Казаки, которые теперь окружали меня со всех сторон, представляли собой большевистское «ядро» нашей Гвардейской батареи; после того как батарея перестала существовать как воинская часть, они остались с Подтелковым и Донским военно-революционным комитетом, который он по-прежнему возглавлял. Среди них был и главный мой недоброжелатель, Пономарев; он даже толкнул меня, протискиваясь к кассе. Если бы эти люди узнали меня, они, вероятно, свернули бы мне шею не сходя с места. Поэтому я пробрался потихоньку к входной двери, вышел и пошел прочь, потеряв всякий интерес к чистоте.

Новочеркасск становился все более неприятным местом. Я понимал, что рано или поздно удача от меня отвернется и кто-нибудь обязательно узнает во мне офицера. Тем не менее мы не видели никакого способа выбраться из города. Доходившие до нас скудные новости из внешнего мира говорили о том, что белые добровольческие отряды отступили в глубь степей и добраться до них, минуя многочисленные красные части, невозможно. Моя поддельная справка служителя из санитарного поезда вне города была бы бесполезна. Я ломал голову, пытаясь выработать план действий, но не мог придумать ничего сколько-нибудь реального.

Каждые три-четыре дня я заглядывал вечером к Упорниковым поболтать и узнать последние слухи. В один из таких визитов я застал все семейство в сильном возбуждении. Накануне к ним приходили несколько казаков с нашей бывшей батареи. Это случилось не впервые – группы наших казаков, ставших красными, нередко захаживали в их дом; казалось, что-то тянуло их в дом бывшего командира. Они ни разу не попытались обыскать дом и всегда были вежливы с женщинами.

Один из казаков накануне спрашивал конкретно обо мне; его заверили, что я тоже ушел в степи. Однако в тот же день позже этот казак вернулся и сказал, что не будет спрашивать, где я нахожусь, но если по какой-то случайности им доведется встретить меня, то не будут ли они любезны передать мне вот этот сложенный листок бумаги – он может мне пригодиться – и обязательно сказать, что принес его Кузнецов? Он заставил их повторить его фамилию, а затем развернулся и ушел. Они все считали, что это ловушка, – но я так не думал.