Правда о России. Мемуары профессора Принстонского университета, в прошлом казачьего офицера. 1917—1959

В Ярославле и его окрестностях располагались крупнейшие во всей России армейские склады боеприпасов, и красные, потеряв их, неизбежно проиграли бы Гражданскую войну. По тайной договоренности с британским и французским агентами 2000 бывших офицеров императорской армии, незаметно небольшими группками просочившиеся в Ярославль, именем Учредительного собрания[67] захватили город. Очень скоро их осадили крупные силы красных, но офицеры надеялись, что на помощь им из Архангельска, расположенного примерно в 400 милях к северу, подойдут войска союзников. Они считали, что Архангельск уже находится в руках западных войск.

Офицеры-добровольцы храбро сражались до последнего человека и продержались больше двух недель (с 6 по 21 июля по новому стилю). Я никогда больше не слышал о полковнике Новогребельском; должно быть, он тоже погиб в Ярославле. Это неудавшееся восстание стало убедительным аргументом в пользу тех, кто утверждал, что вероломство – непременная характеристика Запада в его отношениях с Россией. Позже близорукие и противоречивые действия западных союзников еще больше укрепили эту точку зрения.

Мы в Царском Селе тогда ничего этого не знали. Дни проходили в постоянной погоне за продуктами, которых выдавали по карточкам все меньше и меньше. Деньги в банке получить было невозможно. Мамин большой паек – она продолжала часть времени работать в госпитале сестрой милосердия – был, конечно, серьезным подспорьем, но на семью из пяти человек все равно не хватало. В то время с нами жили моя бабушка по матери Дубягская и француженка-гувернантка моей сестры. Как и большинство наших знакомых, мы вынуждены были выменивать у крестьян продукты на картины и мебель. Я помню, что огромный дубовый буфет с резными сценами завоевания Мексики Кортесом местный зажиточный крестьянин увез из нашей столовой в обмен на мешок муки. Понятия не имею, что он собирался с ним делать – буфет, по-моему, был слишком большим, чтобы его можно было собрать в крестьянском доме.

Иногда я выходил в заброшенный теперь большой Царскосельский парк, спрятав под штатским плащом легкую мелкокалиберную винтовку французского образца – «франкотту». Время от времени мне удавалось подстрелить ворону. Бабушка наотрез отказывалась даже пробовать мясо этой, как она считала, нечистой птицы. Как-то раз мы двое суток вымачивали тушку вороны в уксусе, что сделало ее мясо немного мягче, а затем подали ее бабушке под видом голубя; ей очень понравилось.

Письма из Тобольска

Перед самой Пасхой 1918 г. мы получили неожиданный подарок – превосходный окорок. Его прислала маме из своей сибирской ссылки, из Тобольска, императрица Александра Федоровна. Окорок был прислан посылкой; это, должно быть, и есть тот сверток, который упоминает императрица в письме от 3/18 февраля 1918 г., которое можно увидеть на рис. 28.

Сейчас, пожалуй, стоит дать краткий обзор жизни императорского семейства после революции – в каком-то смысле это будет продолжением главы 2, где я уже описывал некоторых из тех людей, которых упомяну. Вернемся на год назад.

В момент революции февраля/марта 1917 г., приведшей к власти Временное правительство, трое из детей императора были больны корью; его семью тогда содержали под арестом в царскосельском дворце. Этот домашний семейный факт, разумеется, не облегчал никому из них жизнь.

В мамином дневнике за 3 [16] апреля [1917 г.] записано:

«Ел[изавета] Ник[олаевна] Курисс передала мне слова священника отца Афанасия из церкви Знам[ения], что Государь теперь часто плачет во время службы, но она холодна и непроницаема – «гордыня та же».

12/25 апреля следующая запись:

«Сегодня интересное письмо от Т[атьяны] Н[иколаевны] – она изнывает без работы… «Так странно сидеть по утрам дома, быть в добром здравии и не идти на перевязку!» Она расспрашивает обо всем… «О[льга] и М[ария] еще в постели, я гуляю с папой и работаю в саду»…»

На той же странице, но уже в записи за следующий день, 13/26 апреля 1917 г., мама добавляет:

«Сегодня я ходила к коменданту дворца Коровиченко – спросить, действительно ли эта переписка совершенно разрешена, или она позволяется только a contre-coeur [т. е. неохотно]…»

И на следующей странице:

«Он прочел мое письмо – «Разумеется, оно будет передано, и, в общем, с детьми можно переписываться, но я вынужден просить по возможности не писать Алекс [андре] Фед [оровне]». При этих словах в его лице мелькнуло что-то жесткое – в целом у него интересное умное лицо, но очень усталое, подполковник, очевидно пехотный, со значком, кажется, Юридической академии. Керенский рекомендовал его как друга (на каком-то митинге радикальных партий)…»

Далее мама пишет о визите Керенского в городскую управу на следующий день и о его отказе перевести императорскую семью в Петропавловскую крепость в Петрограде.