Правда о России. Мемуары профессора Принстонского университета, в прошлом казачьего офицера. 1917—1959

«Все это появилось на следующий день в газете; там было сказано, что после этого Коровиченко сказал в защиту переписки с детьми: «Они были работницами; они работали как настоящие сестры [милосердия] – как же можно лишить их на Пасху радости общения с бывшими пациентами или товарищами по работе. Все письма проходят через меня, и все они совершенно невинны. Часто пишут сестра Хитрово и другие сестры – такие письма я передаю. Но у меня целая коробка писем от семьи Романовых – такая переписка не разрешается».

Далее мама замечает:

«Священник отец Афанасий говорит, что они [императорское семейство] чисты, как дети, от всех обвинений в измене, которые на них возводят – они не понимают своего положения».

Запись за 25 апреля ⁄ 8 мая 1917 г.:

«Наши загадочные намеки не поняты – очевидно, они очень тяжело переносят полную отрезанность от мира. Татьяна пишет Рите [Маргарите Хитрово]: «Почему это Вар [вара] Аф[анасьевна Вильчковская], Валентина] Ив[ановна Чеботарева], Вера Иг[натьевна Гедройц] не пишут прямо «шефу» [императрице]? Они что, боятся?» Жаль бедняжек, но я не смогла бы написать ей – в конце концов, она виновница, даже если невольная, и на ней лежит ужасная ответственность».

Запись за 15/28 мая 1917 г.:

«…если честно, есть ли среди нас хоть кто-нибудь, кто хотел бы возвращения старого во всей его полноте – влияния А [лександры] Ф [едоровны, императрицы] – в те дни, когда приходится переживать «правительственный кризис». И при всех тех новых несчастиях, что обрушиваются на Россию, так больно сознавать, что именно она в основном виновна во всем этом – если бы не она, если бы не ее роковое вмешательство в политику, если бы не Гришка [Распутин] и не те роковые назначения Штюрмера, Протопопова, Голицына – имея в виду мягкосердечие Государя [царя], можно было бы иметь ответственный Совет министров, твердость руководства, да и широкие социальные реформы тоже. Но армия и форма правления остались бы неизменными».

6/19 августа 1917 г.:

«18 июля [10 августа 1917 г.] я впервые узнала, что в ночь на 1 [14] августа вся царская семья будет увезена… 30[68] [июля/ 12 августа] я поздравила Татьяночку с именинником и закончила так: «А вы, родная детка, позвольте старой В [алентине] И[вановне], которая вас очень любит, перекрестить и крепко расцеловать вас». Я получила ответ и от нее, и от ее матери – уже после их отъезда… Очень жалею, что не смогла поцеловать Татьяну и лично с ней проститься – но любезность со стороны [не читается, очевидно, А.Ф., императрица] я выношу с трудом. Мне ее страшно жаль, и все же так больно, что я не в состоянии испытывать к ней прежние теплые чувства, в конце концов, она ужасная причина всех несчастий нашей земли, она погубила всю свою семью, несчастная – больная душой, больная мистицизмом и гордыней…»

Через две страницы:

«Когда поезд тронулся, почти никто не отдал честь… так закончился этот акт трагедии, последний эпизод царскосельского периода. Что ждет их в Тобольске?» [69]

На следующей странице:

«Отношение простых людей – солдат – иронично и враждебно. Утром я вошла в 7-ю палату, все способные ходить торопливо одевались – куда? «Мы слышали, сегодня увозят Николушку-дурачка, мы хотим пойти посмотреть». На мое замечание, что грешно бить лежачего, получен ответ: «А он что с нами сделал, что Россия переживает из-за него…»…Но монархисты убеждены, что народ за него. Никогда, они [монархисты] слепцы, они враги страны и их [имеется в виду императорское семейство]…»

Мама описывает несколько глупых неподготовленных попыток «спасти» царя, которые чуть не закончились трагедией и определенно ухудшили его положение.

Мама описывает свой разговор с Геринджер – пожилой дамой, которой вместе с Бенкендорф было доверено опечатать личные вещи царской семьи, оставленные в Александровском дворце, где они содержались после ареста. Двух собак они взяли с собой в Сибирь, но:

«С кошками была настоящая драма. Кухня была закрыта – кормить их было нечем – во всем дворце ни души. В самый первый день, когда Герин [джер] появилась, несчастные голодные животные бросились к ней… Тягостное впечатление, мертвый пустой дворец, все выходы заперты, и только 3 кошки носятся вокруг, как тени…»

Несчастным кошкам нашли пристанище. Очевидно, их вынесли через «туннель (?)», который, по словам госпожи Геринджер, позволял ей и госпоже Бенкендорф проникать во дворец. Мама поставила после слова «туннель» знак вопроса – похоже, само существование этого подземного прохода даже революционные власти правительства Керенского держали в тайне; конечно, они должны были знать о нем, чтобы разрешить мадам Геринджер и ее спутникам пользоваться им. Считалось, что вход в туннель располагается в одном из примыкающих к парку частных домов, но в котором, известно не было.

17/30 декабря мама написала: