Правда о России. Мемуары профессора Принстонского университета, в прошлом казачьего офицера. 1917—1959

Занятия начались почти сразу же после экзаменов, но я успел закончить всего один топографический чертеж – разгоравшаяся Гражданская война вынудила меня и других студентов бросить учебу. Сам институт вскоре тоже временно закрылся. Тем не менее я принадлежу к курсу приема 1918 г.; это был последний год, когда вступительные экзамены проводились по-старому.

На Дон через Украину

О том, что происходит на юге, до нас доходили только фрагментарные сведения. Между строк большевистских газет можно было прочесть, что вся Украина оккупирована немцами, а на Дону и в Сибири пылают антибольшевистские восстания и идут серьезные бои.

Первые полученные непосредственно мною новости с Дона легко могли погубить меня. Однажды почтальон доставил мне заказное письмо, отправленное на мое имя и наш царскосельский адрес прямо из оккупированного немцами Киева, столицы Украины. Письмо было от подруги моего детства, дочери одного донского казачьего генерала, и написано в нем было примерно следующее: «Дорогой Гриша, ты, наверное, слышал, что Петр Николаевич Краснов избран атаманом Всевеликого Войска Донского. Мы обедали с ним позавчера, и он попросил нас сообщить тебе, если будет такая возможность, что по прибытии на Дон ты сможешь выбирать между назначением в вооруженные силы Дона или на дипломатическую службу…» Прочитав это, я перепугался до полусмерти. Я готов был выпрыгнуть из собственной шкуры и ждал ареста в любую минуту. Однако письмо это, очевидно, каким-то чудом избежало еще плохо организованной большевистской цензуры, так как ничего не случилось.

Вскоре после этого мы получили дальнейшие новости, но уже более благоразумным скрытным путем. Генерал Краснов установил дружеские отношения и взаимодействие с оккупировавшей Украину германской армией, в результате чего все военнопленные донские казаки теперь возвращались из Германии на Дон. По личной просьбе Краснова мой отец был репатриирован одним из первых и успел уже вернуться на свою родину, в Новочеркасск, столицу донского казачества. Он прибыл туда 26 июня 1918 г. Через посольство Дона на Украине – оно располагалось в Киеве, и возглавлял его старый друг и соученик отца генерал Черячукин – отец организовал для мамы, моей сестры и меня проезд из Петрограда до Киева в одном из так называемых «гетманских» поездов.

Эти поезда были частью в высшей степени странного тайного соглашения между гетманом Скоропадским – германским марионеточным правителем Украины – и советским правительством. В каком-то смысле это соглашение было предвестником Рождественского соглашения 1962 г. между Кастро и Соединенными Штатами о выдаче пленных, захваченных кубинскими войсками Кастро во время неудачной попытки вторжения на остров в районе Плайя-Хирон.

В 1918 г. у Скоропадского не хватало чиновников, способных и готовых работать во всевозможных министерствах и ведомствах его марионеточного правительства Украины. Поэтому он через германских посредников заключил с советским правительством в Москве тайное соглашение, по которому большевики обязались в обмен на определенное количество составов украинской пшеницы разрешить отъезд из Петрограда в Киев нескольких пассажирских поездов с людьми, которых назовут по своему усмотрению министерства гетмана. Эти поезда должны были пользоваться экстерриториальными привилегиями, а на советской территории их должны были охранять два вооруженных отряда – большевистский и украинский, – причем красные обязались позволить всем прибывшим на петроградский вокзал свободно сесть в эти поезда и не обыскивать их вещи. Единственную проверку документов и личностей пассажиров должен был осуществлять комендант украинского поезда.

Мы решили уехать. Бабушкины дочери от первого брака сестры Тихомировы согласились взять на себя заботу о ней, и бабушка переехала в их петроградскую квартиру. Француженка-гувернантка моей сестры в ближайшее время ожидала репатриации во Францию, поэтому на некоторое время она должна была остаться в нашем царскосельском доме одна. Мы оставили кое-какую мебель в ее комнате, все остальное в доме было срочно продано.

Исключением стала мебель из моего кабинета и одна-две картины, ценные для нас из сентиментальных соображений. Эти вещи мы сложили на чердаке у наших друзей Куриссов, живших от нас через улицу. Тогда мы еще верили, что я скоро смогу вернуться в Петроград и продолжить учебу на инженера. На самом же деле мне суждено было вновь увидеть этот город только через сорок один год. По тем же самым ошибочным соображениям мы пристроили на время моего старого приятеля, бульдога Бульку (фото 17). В последующие годы, когда в Петрограде становилось все голоднее и голоднее, я часто упрекал себя в том, что не усыпил его перед отъездом.