Правда о Салли Джонс

По возвращении махараджа попросил меня вечером подняться к нему. Он задумал посетить занану, и я, как всегда, должна была проверить, свободен ли путь.

Вот мне и представился шанс украсть платье. Это будет нетрудно. У женщин в занане нарядов хоть отбавляй. Днем в саду и в купальне всегда валяется что-нибудь ненужное.

Когда я поднялась в покои махараджи, мне было велено ожидать его в музыкальной комнате. У махараджи, похоже, случилась небольшая колика, и он временно был занят.

Я слегка нервничала перед кражей и не могла усидеть на месте. У граммофона лежала стопка последних пластинок, присланных из Европы. Я стала просматривать их, просто чтобы как-то занять руки. Почти все упаковки были запечатаны. Махараджа не успевал слушать все, что покупал. Большая часть пластинок сразу отправлялась на полку.

Сперва я просто растерялась. Не понимала, что это передо мной. По моему телу словно разлилась теплая волна. Дрожащими руками я взяла одну из пластинок со столика.

Название было напечатано маленькими буквами в самом низу обложки. Saudade. Это слово я слышала раньше. В Лиссабоне. Кажется, по-португальски оно означает «печаль».

Сверху стояло имя исполнителя:

Ана Молина.

На обложке была ее фотография. Ана сидела в темноте, но лицо было освещено, а взгляд устремлен куда-то вдаль. На снимке она была точно такой, как в ту ночь, когда я впервые увидела ее у чердачного окна и услышала ее голос.

У меня закружилась голова. Не задумываясь, я осторожно вскрыла упаковку и достала пластинку. Я должна услышать ее голос – вот все, о чем я думала.

Я видела, как махараджа ставит пластинки, и знала, как это делается. Зазвучала гитара – простая мелодия, за ней вступил голос. Я сразу узнала эту песню. Я столько раз слышала ее раньше.

В ту минуту я готова была отдать все, лишь бы снова оказаться в доме на Руа-де-Сан-Томе.

Мне было трудно стоять, и я опустилась в одно из кресел. И так и осталась сидеть, слушая с закрытыми глазами голос Аны. Я потеряла счет времени и не слышала, как вошел махараджа. Его сердитый бас заглушил музыку.

– Что ты себе позволяешь? – спросил он. – Разве я когда-нибудь разрешал тебе включать мой граммофон?

Я вскочила. Во всем этом было что-то нереальное – стоять перед махараджей и в то же время слышать, как Ана поет одну из своих лучших песен. Это просто не укладывалось в моей голове.

Махараджа, должно быть, заметил, что я сама не своя.

– Ты же не заболела? – обеспокоенно спросил он.

Я покачала головой.

Мы постояли молча. За эти несколько секунд в глазах махараджи что-то изменилось. Его взгляд застыл и устремился вдруг как будто сквозь меня. Потом он посмотрел на граммофон.

– Что это за музыка? – спросил он. – Какой удивительный голос. Кто же это поет?..

Я все еще держала обложку в руках и протянула ее махарадже. Он посмотрел на фотографию Аны.

– И какое красивое лицо… – пробормотал он. – Очень красивое…

Потом он сел в кресло. Не отрывая взгляда от обложки, он дослушал пластинку до конца. Казалось, он напрочь забыл обо мне.

Когда отзвучала последняя песня, махараджа посмотрел на меня слегка осоловелым взглядом.

– Поставь еще раз, – сказал он. – А потом можешь идти. В ангар то есть. Я передумал. У меня нет никакого желания посещать сегодня занану.

Я сделала, как он просил. Выходя из комнаты, я обернулась: махараджа так и сидел, глядя на фотографию Аны.

Ее голос наполнял комнату.

~

В тот день мне не удалось стащить одежду из зананы. Но я все равно была очень довольна. Довольна, что услышала Анин голос. Довольна, что она записала пластинку, точно как ей обещали после концерта в оперном театре Сан-Карлуш. Теперь ее слушали люди во всем мире. И даже здесь, в далекой Индии.

Три следующих дня я с нарастающим нетерпением ждала, что махараджа снова пригласит меня к себе. Но приглашения не последовало. Я вообще его не видела. Это было странно.

Времени оставалось в обрез. Всего через шесть дней у махараджи день рождения. До этого мне надо во что бы то ни стало попасть в занану. Иначе придется либо отложить побег, либо бежать без костюма.

Но костюм мне так и не понадобился. Мой побег не состоялся.

Дело в том, что по дворцу поползли слухи. Говорили, что махараджа заперся в музыкальной комнате. Он не ел и не спал. День и ночь он слушал одну и ту же граммофонную пластинку.

Пластинку португальской певицы.

Это могло означать лишь одно, полагали все. Махараджа влюбился. Потому что так всегда и бывало, когда он влюблялся в какую-нибудь красивую и одаренную артистку из Европы.

Я не знала, что и думать. Неужели это правда?

Ответ на этот вопрос я получила дня за два до праздника. Утром махараджа пришел ко мне в ангар. Тяжело опустился на стул, где обычно сидел, наблюдая за тем, как я ковыряюсь в моторе. Выглядел он чудовищно. Кожа приобрела болезненный бледно-желтый оттенок, глаза покраснели от бессонницы.

Долгое время он сидел молча, неподвижно глядя перед собой. Иногда тяжело вздыхал. Наконец он дрожащим голосом произнес:

– Я не хочу сегодня летать. Я вообще ничего не хочу.

Я осторожно кивнула. Махараджа посмотрел на меня.