Правдивая повесть о мальчике из Кожежа

Широкое поле предгорья тянулось на многие километры, покрытое ровными рядами кукурузы. По краю посевов проходил канал с небольшими шлюзами. По огромному массиву двигались тракторы.

Темно-зеленый лес кукурузы слабо покачивался. И казалось, что земля убаюкивает свое любимое дитя.

Неподалеку раздался бас Амирбия Губжокова:

— Молодцы, ребята! Люблю, когда аккуратно исполняют мои указания.

Я подошел к поливщикам, с которыми беседовал председатель, Губжоков обернулся:

— Этим знатным людям, москвич, отведешь специальное место в своем музее, с их фотографиями и прочими музейными атрибутами… А как с обедом? — обратился он опять к колхозникам.

— Не вовремя доставляют обеды. И каждый день одно и то же, — пожаловался один.

— Передайте своему бригадиру, — сказал председатель, — если с завтрашнего дня не наладит аккуратную доставку питания в поле и в нужном ассортименте, я заставлю его на собственной спине приносить все. Так и передайте!

Когда мы сели в машину, Амирбий, повернувшись ко мне, сказал:

— Запомни, москвич, мое слово — закон для всех.

— Но времена абсолютной монархии давно прошли. Навсегда и безвозвратно.

Председатель усмехнулся, промолчал. Молчал и я всю длинную дорогу от кукурузной плантации до правления колхоза.

На крыльце правления нас встретила Марзидан.

— Зайди-ка ко мне! — сказал Амирбий. — Ты мне нужна.

Я тоже прошел за ним в кабинет.

Губжоков остановился посередине комнаты, хитровато улыбаясь, положил свою большую руку на плечо Марзидан и покровительственно сказал:

— Не вздумай отказать! Понятно?

Девушка почему-то смутилась, покраснела. А он продолжал:

— И не пикнешь. Он не такой, которому можно отказать.

Марзидан вскинула голову. Осторожно сняв с плеча руку Амирбия, она отстранилась.

— По какому праву ты диктуешь, как я должна относиться к Барасбию?

— По праву старшего, дорогая. Это во-первых. Во-вторых, я твой родственник. И вообще я здесь…

Марзидан перебила его:

— Хочешь сказать, что ты хозяин в Кожеже? Должна огорчить тебя: решение этого вопроса остается за мной.

Она резко повернулась и вышла из кабинета.

— Ну и молодежь нынче! — с сердцем сказал Губжоков. — Ты ей хочешь добра, а она…

Амирбий закурил.

— Да, — сказал он, тяжело вздохнув, — что-то не то, а что, не пойму. На собрании прорабатывают, юнцы учат…

Я поспешил уйти, чтобы догнать Марзидан.

Она медленно шла вдоль улицы. «Подойти? А может, не надо?»

— Марзидан, как у тебя идет работа по заданным темам? — поравнявшись, озабоченно спросил я, не зная, как лучше начать разговор.

— Весьма успешно, но обратным ходом.

— Не понимаю.

— Ты же слышал, как раскрепощенную кабардинку хотят снова закрепостить.

— Сопротивление окружающей среде создает человека, говорил один мудрец, — сказал я.

Марзидан ответила не сразу.

— Можно спроектировать гидростанцию, можно управлять работой любого сложного механизма. Сейчас это не диковина. Но думать, что можно управлять сердцем другого, призвав на помощь влиятельного родственника, глупо.

— Ты же знаешь Амирбия. Право, не стоит обижаться.

— Я не о нем, я о Барасбие. Он не может отстоять себя, не может подействовать на свою мать.

Она замолчала, но я уже понял, что мать Барасбия, женщина отсталых взглядов, внесла разлад между Марзидан и Барасбием. И тогда на помощь был призван Амирбий.

МОИ УДАЧИ И ПОРАЖЕНИЯ

Итак, ремонт окончен. И здание это отнюдь не мечеть, а музей. Молодцы кожежские комсомольцы и школьники! Это они привели его в полный порядок. Особое спасибо Марзидан. Каждый день она приходила и работала вместе с нами. Белила стены, мыла полы и пела. И нам становилось легче работать.

— До свидания, ремонтники, я пошла. У меня репетиция, — говорила она и исчезала.

А наутро снова появлялась. И так много дней подряд…

— Ты куда собрался? — спросил меня утром Леонид Петрович.

— В мечеть, извиняюсь, в музей, чтобы принимать от населения дары, которые скоро, очень скоро станут экспонатами.

— А ты уверен, что принесут?

— Абсолютно. Я своих кожежцев знаю!

— Лучше пойдем со мною по домам. А заодно поговорим с людьми.

— Нет, я должен дежурить там.

Мы вышли вместе. Леонид Петрович отправился к Герандоко, а я — в музей.

Во дворе музея, под сенью сливовых деревьев поставил столик и табуретку и стал ждать. Но люди не шли. Утренняя прохлада сменилась дневным зноем. Раскаленное летнее солнце добралось до зенита и остановилось. Его горячие лучи скользили по моему столику, словно желая осветить драгоценные дары. Но на столике было пусто. Обеспокоенный и огорченный, я вошел в мечеть и слонялся из угла в угол, нетерпеливо посматривая на улицу. Но увы… Не идут, не несут…

Вернувшись во двор, передвинул свой столик и табуретку под тень развесистого ореха.

Тягуче скрипнула калитка. Я обернулся и вскочил. Щеки мои загорелись. От калитки удивительно легкой походкой, держа какой-то сверток в руке, шла Марзидан.

— Здравствуй, хранитель! — сказала она глубоким грудным голосом, всегда восхищавшим меня.

— Хранить-то нечего, — ответил я, преодолевая растерянность.

— А это? — и положила на стол сверток.