– Сейчас не девятнадцатый век, Эванс, – снисходительно хмыкнул я. – Рабство отменили еще сто пятьдесят лет назад, а значит, ты не сможешь передарить ее мне словно вещь.
– Нет. Но я сделаю так, что она сама придет к тебе.
Я терял терпение, слушая его бредовые предложения.
– И с чего ты взял, что она нужна мне? Твоя дочь симпатичная, красавица даже, но ты действительно думаешь, что я испытываю дефицит подобных ей? К тому же в отличие от нее, на них не хочется надеть узду и удила, чтобы они хоть на секунду заткнулись.
Эвансу не понравилось то, что я сказал в адрес его дочери, но что-то в моих словах вместе с тем заставило его улыбнуться.
– Не испытываешь, но я знаю, что ты любишь ее.
– Я не люблю ее, – усмехнулся я, чувствуя, как виски начинает сверлить с такой тупой болью, которую мне еще не приходилось чувствовать до этого момента.
– Как знаешь. – Он пожал плечами. – Мне осталось не больше года. Мой случай неоперабельный, мое сердце уже работает на износ. И после моей смерти пакет акций отойдет Барбаре. Ее голос будет решающим, когда поднимется вопрос об управлении. Два года, Джефри, и ты станешь во главе компании, которую в том числе основали твои предки. Ты получишь кресло управляющего, с ее акциями ты будешь владеть контрольным пакетом.
– Мне не нужна компания. Мне плевать на кресло управляющего. Мне также нет дела до моих предков, если они были такими же задницами, как и ты. – Я блефовал, встать во главе компании было моим желанием с того самого момента, как я смог осознать в каком мире живу.
Он задумчиво покрутил в руках хромированную ручку, а затем махнул рукой. Его лицо оставалось непроницаемым, казалось Эвансу плевать нам мой отказ, но я знал, что это совсем не так. Иначе он не пытался бы подложить свою дочь под меня.
– В таком случае ступай. Я не стану умолять. Уйду сам завтра же, я не дам им снять меня с поста генерального директора моей же компании. – Он кивнул на дверь. – Ты можешь идти.
Уже тогда Эванс знал, что совет в лице Джонсона хотел отобрать «Эванс-Фостер Энергетик». Не затяжную корпоративную войну времени не было. Кроме того, у Эванса был план.
Я нашел Барбару на огромной террасе, выходящей на задний двор поместья Поултеров в одиночестве. Десятки элегантных садовых фонарей заливали ярким светом все пространство, из дома доносились отзвуки музыки, несколько гостей разговаривали, смеялись, курили неподалеку от нее. Барбара стояла у заграждений из резного камня и смотрела на лес за высоким железным забором, в ее руках было блюдце с двумя пирожными-тарталетками. И где она только успела взять их?
Даже на расстоянии двух метров я видел тысячи мурашек, выступивших на ее коже от холода, поэтому, не задумываясь, подошел к ней сзади и накинул на плечи свой пиджак. Она попыталась возмущенно сбросить его с себя, ведь маленькой Барби никогда не требовались мои подачки, но я схватил ее за плечи, не позволяя совершить очередную глупость из-за непомерной гордости.
– На улице едва ли есть двадцать градусов, я удивлен, как ты еще не окоченела здесь, – сказал я, все еще держа ее плечи в своих руках, не решаясь притянуть ее к себе, но и не торопясь отпускать. Поразительно, она всегда была такой маленькой для меня, и я по-прежнему ощущал эту невесомость под своими ладонями. Барбара так часто острила и дерзила, старалась казаться больше, будто собиралась противостоять дикому медведю, именно поэтому так легко было позабыть о том, что она уязвима и хрупка, прямо как летний цветок.
И ответу она предпочла поедание тарталетки.
– Ничего не скажешь? – спросил я, ведь подходя к ней, ожидал огромного взрыва из ее эмоций и нелицеприятных синонимов слова «мудак».
– Мне срочно нужно что-то откусить, радуйся, что это не твоя голова, Джефри, – заворчала она, сжимая пальцами фарфоровое блюдце.
– Самки насекомых обычно откусывают головы самцов после секса.
– Только в случае если секс был паршивым, – парировала она.
– Нет, это случается, когда самку так вытрахали, что она не в состоянии доползти до добычи и ест первое, что попадается ей на пути, – пояснил я, не понимая, какого черта вообще завел разговор о насекомых.
Она обернулась ко мне и привалилась ягодицами к каменному заграждению.
– Даже и не думай, я не собираюсь спать с тобой, – с презрением в голубых глазах, заявила она. – Даже две тарталетки от тебя не изменят этого.
– Я же говорил, фиолетовые плюшевые кролики не в моем вкусе, – фыркнул я, скользя взглядом по ее краснеющим щекам. – И что значат твои слова насчет тарталеток?
Она непонимающе захлопала глазами.
– Официант вручил мне эту тарелку и сказал, что они от тебя, – пояснила она, глядя на меня так, словно я страдал от крайней степени умственной отсталости.
Мои губы тронула улыбка.
– Ты всегда была выдумщицей.
Барбара помрачнела и разочарованно покачала головой.
– Тебя штормит, как оторвавшийся в море буек. Но я могу понять, ты запутался сам и запутал меня. То, что ты испытывал ко мне в прошлом…
– Не сочиняй, – огрызнулся я, так и не дав ей договорить, заранее понимая, к чему она ведет. Разговор о чувствах. Пристрелите.