Правила игры в человека

Очень хорошо что ты перешел, не то я бы не смог сообщить тебе то, что должен сообщить, бережным и нежным способом, со всеми этими утешительными приложительными, пусть здесь и ошибочное слово, но подходящее где ж взять теперь – окружить тебя еще и в этом письме зияниями отсутствий было бы совсем жестоко, все преодоления здесь только мои собственные, тебе же в этой мучительной истории должно быть комфортно. Если бы ты был женщиной, которой был в момент, в котором мы с тобой и встретились, мне бы все пришлось крутить по-другому, вертясь в колком тошнотворном лимбе из неверных спряжений, мне место только в лимбе, ниже или выше не пропустят по ряду причин, о которых я вот-вот уже – мне вряд ли повезет очутиться в месте, которое я не могу выговорить.

Я уже принял все (я серьезно, все) свои пилюли, вот же глупое слово «пилюли» (тут бы тебе уже ощутить тревогу) и выпил три емкости (ты чувствуешь, к чему я это веду?) с водой. Ну, в тот момент это еще были не емкости с водой и не пилюли, я пил из чего обычно люди пьют, и пил то, чем психически неудобных людей обычно чинят, но смотри, что было потом.

Потом, в общем, я сел к своему пишущему техническому устройству, чтобы (и вот опять эти ебучие спряжения), предположим, изъять, вынуть из себя прощение, ну, не прощение, я про это последнее тебе письмо, и в момент невозможности уже что-либо вернуть, я вдруг увидел, точнее, ощутил физически, что в чугунном комплекте букв пишущей этой штуки нет основной, первой буквы и всего, что вокруг нее! (Чисто технически – речь о четвертой, по которой обычно бьет и колотит, будто демон, демонстрирующий перст левой руки – видишь, я пробую быть понятным изо всех сил!). В другой истории, в которой я бы не был весь исполнен чертовых смертельных пилюль, я бы просто пошел в сервисный центр или бутик технических устройств (прости!), способствующих появлению текстов, и попросил бы у них починить устройство, впихнув в него вновь эту чертову букву, быстрый ремонт, и пиши что хочешь. Но тут сложность – тело мое уже, похоже, в процессе, и уже немеют немножечко ноги, и не дойду. И не дошел бы.

Еще можно было бы просто проститься от руки, но легких путей мы не ищем, плюс все стремительно прогрессирует, и пусть будет то, что будет.

Но тут дело дрянь – у меня резонное подозрение, что для всего, что хочется сообщить, есть только сорок-пятьдесят минут, ну, может, трижды сорок минут в лучшем скрипте этой стыдной жути, но это все. Счет чем-то еще, что не минуты, для меня ныне невозможен, ты можешь судить об этом уже по слову «ныне», поэтому приходится мучить тебя этими громоздкими счетными горгульями.

Для точной и бережной формулировки положенных последних слов тебе у меня совсем немного времени, и вместо того, чтобы просто быстро делиться с тобой мыслями о вечном и верном, я вынужден тормозить перед всяким словом и долго мучительно крутить перед мысленным взглядом идиотские пестрые торговые ряды неверных, уродливых синонимов: это не то, то не то, это вообще не подходит, и это, вот и другое тоже не подходит, и всякое слово дрянь и ошибочное. Был похожий момент, лет пять тому – мое пишущее устройство изрыгнуло из себя кнопку «о», и я в то время тоже по определенной причине не мог пойти в сервисный центр (ремонтный бутик) и по-быстрому поменять кнопку, но я, в общем, превосходно обошелся ноликом! Вот тебе необходимо вывести в письменную зону букву «о», и ты выводишь миленький нолик, вот пох0жим сп0с0б0 м, но все же с буквой номер один этот финт не пройдет. Четверочкой, может, ее подменим? К4т4строф4. Мне очень мило и хорошо оттого, что мне не доступны формулировки к4т4строф, и многое другое чудовищное, это потому что в этом языке очень большое количество чудовищного содержит в себе первую букву, плюс меня приводит в полный покой отменяемость всех посмертных мест – и хорошего, и плохого – кроме того срединного, которое лимб. Видимо, я действительно после смерти буду в лимбе и, выходит, смогу, будучи в нем, прочесть твой ответ.