– Я сказал ему, что проклятие отменяется, – сообщил Хейлин Френни. – По крайней мере, для нас. И если мы сами делаем выбор, то выбираем любовь.
В день свадьбы доктора Уокера и Фрэнсис Оуэнс почти весь город собрался на площади у мэрии, растроганный силой любви. Некоторые дети никогда в жизни не видели ни одной из сестер Оуэнс, потому что им запрещали ходить на улицу Магнолий, и теперь они искренне не понимали, почему их родители так боятся этой высокой красивой дамы с рыжими волосами. Преподобный Уиллард был уже совсем старым и ходил, сгорбившись в три погибели. Из-за артрита ему стало трудно водить машину, и по воскресеньям Джет заезжала за ним на маленьком микроавтобусе, который они с Френни купили себе на двоих, и они ехали на кладбище. Они брали с собой раскладные стулья, чтобы можно было побыть там подольше – особенно в теплую, солнечную погоду. Когда цвели нарциссы, они приносили их Леви целыми охапками. Леви жил в их сердцах и их памяти, и им было даже не нужно о нем говорить. Все было понятно без слов. Джет по-прежнему носила кольцо с лунным камнем. Она не снимала его никогда, даже когда принимала ванну.
Перед тем как начать свадебную церемонию, преподобный Уиллард кивнул Джет, выступавшей свидетельницей со стороны невесты и надевшей по этому случаю бледно-зеленое длинное платье. Она кивнула в ответ, и так, безмолвно, они разделили и горе, которое принесла им вражда их семей, и радость сегодняшнего события.
Вышедшую из дверей мэрии счастливую пару встретила буря приветственных криков. Френни даже не знала, что в их городке живет столько народу. Она сгорбилась, стушевалась, не привыкшая к такому вниманию. Пациенты доктора Уокера осыпали их рисом, детский хор начальной школы спел «Тебе нужна только любовь». Френни держала в руках букет красных роз. Хейлин шагал медленно – из-за протеза и из-за болей, которые испытывал постоянно, – но все равно улыбался, махал толпе, словно выиграл гонку, обнимал за талию свою невесту, которая заливалась слезами у всех на виду и поэтому не замечала почти ничего, кроме того, что сегодня на улицах очень людно. Даже тем, кто всегда недолюбливал Оуэнсов и винил их во всех бедах, приключающихся в городке, пришлось согласиться, что Фрэнсис Оуэнс была красивой невестой, даже в ее возрасте, даже в черном платье.
Доктор Уокер перебрался в дом на улице Магнолий, потому его не страшили проклятия, а только боли и горести реальной жизни, и все видели, что он счастлив. Он поливал клумбы в саду. Пропалывал грядки с салатом, что-то тихонечко напевая себе под нос. Ему пришлось закрыть практику, но он уговорил одного молодого врача из Бостона переехать в их тихий маленький городок и передал ему всех своих пациентов. Сейчас Хейлин старался проводить как можно больше времени с Френни, которая любила подшучивать над его новоявленной садоводческой манией. Он поставил в саду у калитки большой ящик, полный салата, и настоятельно призывал соседей брать его совершенно бесплатно в любых количествах.
– Лучший салат во всем штате, листовой и кочанный. Главное, не подпускать к грядкам кроликов, – говорил он прохожим.
– Они никогда не войдут к нам во двор, – говорила ему Френни.
А затем произошло нечто странное: люди стали заходить. Бывшие пациенты Хейлина и просто соседи заходили в калитку, пусть даже заметно нервничая, и с благодарностью брали салат, листовой и кочанный, такой свежий и вкусный, что попробовавшим его людям потом снились кролики и сады их собственного детства.
Чарли Меррилл уже отошел в мир иной, и Френни обратилась за помощью к его сыновьям. Попросила их принести скамейку со спинкой, чтобы Хейлину было удобнее сидеть на крыльце. Теперь он быстрее уставал и больше отдыхал, так что садом опять занимались сестры, но все лето Хейлин следил, чтобы в ящике у калитки всегда был свежий салат для его друзей и пациентов.
– Как же мне повезло, – сказал он однажды вечером, когда они с Френни сидели на скамейке и, держась за руки, наблюдали, как сад растворяется в вечерних сумерках. Хейлин хорошо помнил, как они гуляли в Центральном парке, лежали на мокрой от росы траве, глядя на звезды, и плавали в студеном пруду. Как раз перед его отъездом в Кембридж. Он помнил Френни с небрежно заколотыми рыжими волосами, обнаженную и невероятно красивую, лежавшую вместе с ним на полу в кухаркиной комнатушке в доме ее родителей.
Он старался не принимать сильные обезболивающие. Не хотел, чтобы время, оставшееся у них с Френни, проходило в медикаментозном тумане. Ему нужна была ясная голова.
– Если бы я тогда утонул, ничего этого не было бы.