Правила обманутой жены

Тюбик врезался в чашку и разбил ее. И столько в этом движении было злости, что я медленно выпрямилась и всмотрелась в лицо мужа. Озарение пришло внезапно и было страшным. А он ведь совсем меня не любит!

Потому что когда любишь кого-то, то оберегаешь его душевный покой. Стараешься оградить от боли, страха и всего неприятного. Скрываешь плохие новости, врешь, что все хорошо, чтобы успокоить. Улыбаешься через силу, чтобы он не догадался, как тебе плохо. Чтобы не нервничал, не ворочался в постели ночами. Однако любящее сердце не обманешь. И если твой мужчина тебя любит, то все равно поймет, что с тобой не так. Скрыть от него ничего невозможно. Он услышит испуганный стук твоего сердца. В глазах прочитает усталость. Ведь он тебя чувствует. Мой Дима больше меня не чувствует. Более того, он не хочет ничего знать. Закрывается от меня стеной равнодушия.

Это так больно, словно без наркоза отрезают руку или ногу. Заживо сдирают кожу. Я даже дышать перестала от этой боли. А ему было все равно. Дима повернулся спиной ко мне, чтобы выйти из кухни. И тут у Сережи начался приступ. Сыночек побелел, губы его затряслись.

— Больно, мама! Очень больно! — захрипел он, скрючившись.

— Сейчас, милый. Мама тебе поможет! — я бросилась к шкафчику, схватила аптечку, высыпала ее содержимое на стол.

— Что ты стоишь, Дима? Налей воды! — закричала я.

— У него ничего не болит, — процедил Дима сквозь зубы. — Ты же помнишь, что врачи сказали: это не физическая боль.

— Какая разница? Это твой сын! Как ты так можешь?

— Если бы ты не устроила истерику, никакого приступа не было бы, — Дима взял стакан, налил воды и протянул Сереже.

Ребенок попытался взять стакан, но руки сковало судорогой. Я схватила стакан и поднесла его к губам сына.

— Вот, сыночек, прими успокоительное. Сейчас будет легче, милый.

Дима, как истукан, стоял рядом. И его губы сомкнулись в тонкую упрямую нить. У него тоже был приступ. Только не боли, а упрямства.

— Уйди, пожалуйста, — прошептала я. — Просто уйди, Дима.

— Да в кайф! Видеть не могу, когда он исполняет! — Дима вышел из кухни.

Я обняла Сережу, усадила на колени и начала тихонечко раскачиваться. Сыночек постепенно успокоился в моих руках. Никому мы не нужны, кроме друг друга. Никто нам не поможет. Я обвела взглядом уютную и обжитую кухню. Утром я зашла сюда замужней женщиной. А выйду одинокой. Дима еще со мной. Но его уже нет. Он где-то далеко, в чужой жизни, у чужой женщины.

— Давай, сыночек, отведу тебя в постель. Полежишь сегодня, отдохнешь, — я поцеловала теплый висок с тонкой кожей, под которой билась голубая жилочка.

— Не хочу, — покачал головой Сережа. — Сегодня контрольная. Потом придется одному писать. Мне уже лучше, мам, — он обнял меня за шею и прижался щекой к моему лицу.

Вот он, мой любимый мужчина. За одно такое прикосновение можно все отдать. Ничего, мы справимся. Мы сильные. Словно читая мои мысли, Серёжа прошептал:

— Мы с тобой супергерои. Я нарисую комикс о нас. Продадим за миллион и уедем, куда захотим.

— Только не рисуй меня в синих трико, ладно, сынок? Пожалуйста!

— Хорошо, — улыбнулся он. — У тебя будут белые трико.

— Боже упаси! Белый маркий и полнит!

— Мам, ну ты же идеальная супер-женщина! Тебе все идет. И потом кровь врагов сама стечет с трико, потому что они из такого супергеройского материала, который не нужно стирать. Он сам не пачкается.

— Ну ладно, если стирать не нужно, тогда можно и белые.

Я отвезла Сережу в школу и поехала в ателье. Не дай бог, если бы дизайнер Ульяна Сериенко, которой оно принадлежало, узнала бы, что мы между собой называем ателье ее супер-фэшн-бутик-студию дизайна. Она бы инфаркт получила. А я за годы работы в этом ателье так и не научилась выговаривать его полное название.

Моя бывшая начальница, Виолетта Соломоновна, встретила меня, как родную.

— Иди-ка обниму! — она сгребла меня и прижала к груди шестого размера.

Виолетта была высокой, полной, статной, с чёрными, как смоль, волосами, забранными в высокую причёску-ракушку. Ярко-красная помада была ее неизменной фишкой.

— Соломоновна, у меня тут мужское пальто, — я протянула ей пакет с пальто. — Очень дорогое. Зашить бы. Вчера случайно на него наступила.

— На мужчину наступила или на пальто? — уточнила Соломоновна, вытаскивая пальто из пакета.

— На пальто. Мужчина жив и здоров.

— Ну это понятно, — Виолетта встряхнула пальто. — С твоей комплекцией ему ничего не угрожает. И с дурными мозгами тоже. Если ты видишь такой дорогой шмот на мужике, таки наступи уже сразу на банковский счет, шобы мужик никуда не дернулся. Нечем наступить — ляг сверху, зажми костями и лежи, не двигаясь. Ты хоть представляешь, сколько это стоит? — она накинула пальто на плечи. — Ой, дуры вы все. Учишь вас, учишь, и никакого с вас цимеса и шкварок!

Я улыбнулась. Впервые за много дней.

— Рыба моя золотая, ты очень осунулась, — она внимательно разглядывала мое бледное лицо и опухшие от слез глаза. — Шо так все плохо? Конец света или налоговая?

— Не налоговая, Соломоновна. Хуже.

— Ой, вэй! Что может быть хуже?

— У моего мужа любовница, — прошептала я.