Правила счастья кота Гомера. Трогательные приключения слепого кота и его хозяйки

А вот церемония представления должна была проходить по строго установленной форме. Иначе Гомер вместо дружеского расположения выказывал настороженность. Поскольку усы у него попадали за дужку конуса, движения даже под самым носом Гомер не ощущал. Значит, его могла испугать рука, протянутая к нему из ниоткуда, если только она не принадлежала мне.

Посему для знакомства был разработан целый ритуал. Вначале я должна была взять нового человека за ладонь и провести наши руки под носом у Гомера. Он улавливал мой знакомый запах и понимал, что сопутствующий запах одобрен «мамой». Тогда котенок был готов дружить. Физический контакт был для Гомера источником неизбывной радости. В отличие от зрячих кошек, он был, если так можно выразиться, куда более тактилен. Просто обожал тереться носом, подлащиваться, чесаться спинкой и даже зарываться всем телом во что-нибудь мягкое и живое, лишь бы его ощущать.

А вот что приводило всех наших гостей в изумление, так это его способность отличать людей, с которыми он был хотя бы мимолетно знаком, от тех, с кем сталкивался впервые.

— Мы с ним виделись ровно пять минут, — удивился один мой приятель. Он попал к нам в дом во второй раз, и Гомер тут же подошел к нему и без предисловий забрался на колени. — Как он меня опознал, если даже ни разу не видел?!

— Он тебя вынюхал, — ответила я. — Кошки вообще опознают друг друга больше по запаху, чем по виду. Вот только у Гомера, говоря техническим языком, обоняние настроено лучше, чем у многих других.

Что поражало в Гомере не меньше непревзойденного нюха, так это его способность слышать то, чего другие (даже кошки) расслышать не могли. Помню, одна моя знакомая решила проверить широко известную теорию о том, что бездействие одного из органов чувств обостряет восприятие других ощущений. Она принялась беззвучно помахивать рукой метрах, наверное, в тридцати от Гомера, который мирно дремал у меня на коленях. Едва она повела рукой, как Гомер вскинул голову, навострил уши и нос и шея его повернулась туда, откуда шел звук. Пока в этом ничего необычного не было. Когда он бодрствовал, его уши и нос всегда работали. Даже могло показаться, что состояние покоя ему было просто неведомо. Но вот что поразительно: каким образом движение воздушных потоков от руки, что бесшумно ходила вверх-вниз, достигло ушей Гомера с силой, достаточной, чтобы его разбудить? Он тут же спрыгнул на пол и стал покачивать головой в такт движению руки. Затем вразвалочку пересек всю гостиную, выйдя точно на мою знакомую, поставил лапки ей на ноги и вытянул шею. Что это за звук? Опустите его пониже! Рассмеявшись, знакомая опустила руку, чтобы Гомер вспомнил запах, и с любовью почесала ему шейку. Он ответил довольным урчанием.

Незаметно для себя люди инстинктивно старались обращаться с Гомером поласковее. То чувство, которое возникло у меня в первый вечер наедине с Гомером: что, когда Гомер тебе доверяет, это что-нибудь да значит, — это чувство делает тебя другим. И, кажется, все мои знакомые испытывали то же самое.

В те времена Саут-Бич был населен людьми, по большей части перебравшимися сюда из других мест, оттуда, где они слыли «неудачниками» или личностями «со странностями» — словом, не такими, как все. Тут были и художники, и писатели, и травести. Встречались и такие умельцы, которые наряжались и гримировались так, что, скажем, левой половиной могли изображать женщину, а правой — мужчину. Этот номер имел неизменный успех у завсегдатаев ночных заведений. Вот почему в какой-то момент мы про себя стали называть Саут-Бич «Островом брошенных игрушек»[7].

Кто как, а Мелисса опекала изгоев и чудаков, устроив у себя в доме что-то вроде артистического салона. Вероятно, потому, что Гомера можно было отнести и к тем и к другим, кого сторонились все «нормальные» люди, — все, кто с ним знакомился, тут же подпадали под его обаяние.

Но лично я так не считаю.

Одна моя приятельница как-то спросила, почему, на мой взгляд, на нас так действуют истории о животных, совершающих героические поступки. Взять, например, кошку, вынесшую котят из горящего дома. Или пса, что пересек пустыню в Ираке (а это миль пятьдесят), чтобы найти кормившего его солдата.

Вопрос застал меня врасплох, и ответила я уклончиво: мол, сама чувствую их обаяние. Но несколько дней спустя мне вдруг подумалось, что эти поступки почти материальное свидетельство объективного морального порядка. Иными словами, они воплощают в себе божественное начало. Они, как мне кажется, подтверждают: то, что нам дорого и трогает нас до слез — любовь, отвага, верность, альтруизм, — вовсе не абстракции, придуманные из ничего. То, что они не чужды и животным, показывает человеку, что все это часть бытия. Это вовсе не выдумки, которые просто передаются из поколения в поколение в виде сказок или мифов.