Правила счастья кота Гомера. Трогательные приключения слепого кота и его хозяйки

Я всегда считала его маленьким. Ему-то и было всего ничего — от силы шесть недель отроду. Но когда Скарлетт и Вашти окружили его с двух сторон, он и вовсе показался мне карликом среди великанов. Затаив дыхание, я наблюдала за важным ритуалом. Кошки по очереди обнюхивали Гомера, подаваясь назад и прищуриваясь всякий раз, когда он пытался совершить встречную попытку. Когда же он выбросил вперед шаловливую лапку, кошек, словно пружиной, отбросило на безопасное расстояние. А Скарлетт тут же отвесила ему подзатыльник, который означал: во время смотра никаких вольностей она не позволит. Гомер отдернул лапку. Он даже вроде бы втянул голову в плечи и напрягся, но остался, однако, сидеть как сидел.

Вашти еще раз обнюхала его и стала нежно вылизывать за ушком. Этот ее жест меня весьма обнадежил, как, видимо, и Гомера. Он вновь поднял голову и даже попытался обнюхать нос самой Вашти, а лапкой дотянуться и потрогать ее мордочку. Испугавшись прикосновения, Вашти отпрянула, с изумлением озирая Гомера с недосягаемого для его лапок расстояния.

Тем временем Скарлетт решила, что с нее хватит, и медленно, словно нехотя, направилась прочь, приглашая за собой и Вашти. Какую-то секунду Гомер колебался, а затем поковылял следом. Заметив это, Скарлетт ускорила шаг, удаляясь в опочивальню и как бы тем самым намекая, что присутствие там Гомера излишне, если вообще уместно.

— Ничего, вот попривыкнете друг к другу, — произнесла я с уверенностью куда большей, чем подсказывало мне внутреннее чувство.

«Уж это вряд ли», — всем своим видом выражала Скарлетт, в подтверждение моих догадок переходя с шага на бег.

* * *

Меня, бывает, спрашивают, а знают ли Скарлетт и Вашти, что Гомер слеп. Мне думается, слепота — понятие слишком абстрактное для кошачьего ума. Обычно я отвечаю так: похоже, Скарлетт и Вашти довольно быстро догадались, что Гомер не такой, как они, — в чем-то неловок, где-то груб. Словом, если это и кот, то не слишком удачный. Но затем они стали принимать его таким, как есть.

Со стороны я замечала их смятение, когда расшалившийся котенок, влетая с разгона на высоту кушетки, буквально сваливался кому-то из них на голову. Этим он вырывал кошек из дремоты и, пугаясь сам, шарахался назад. Неужели сразу не мог заметить, что спальное место уже занято?! Разбуженные этим варварским способом, Вашти и Скарлетт недовольно морщились и бросали на меня косые взгляды: что с ним, с этим новым парнем?

Кроме того, Гомер был склонен куда к более жестоким играм, чем привыкли они. Взять хотя бы их излюбленную забаву, которую обычно затевала Скарлетт, втягивая в нее азартную Вашти. Происходило это так. Улучив момент, когда Вашти была к ней спиной или попросту отвлеклась, Скарлетт вдруг прыгала на нее. При этом она норовила «съездить» подруге передней лапой по уху — разок-другой, а то и третий. При этом, распуская лапы, она никогда не выпускала коготков — одно из главных условий игры. Вашти в долгу не оставалась, и вскоре обе кошечки оказывались втянуты в то, что у боксеров называется «обмен ударами». Так продолжалось, пока Скарлетт не решала, что Вашти, пожалуй, нанесла ей на одну оплеуху больше, чем позволял дух игры. Решив это, Скарлетт поджимала уши и выгибала спину. Тем самым она объявляла игру законченной, после чего противницы как ни в чем не бывало расходились по разным направлениям.

Гомер был мальчиком, и девчачьи нежные забавы не отвечали его натуре. В нем жила жажда великих сражений, где в драме не на жизнь, а на смерть яростный натиск порой торжествует над ничтожеством проигрышных шансов. Так что в Гомеровом понимании игры такому приему, как «съездил по уху и убежал», даже места не находилось. Настоящей игрой считалось не просто запрыгнуть на спину Скарлетт или Вашти, а завалить их. Несмотря на превосходящие силы и сопротивление, котенок стремился пришпилить их к полу до жалобного писка. С этой целью в ход шли и зубы, и когти, которые запускались везде, куда удавалось достать.

Однако он вовсе не хотел их как-то обидеть. Если слышал визг, издаваемый жертвой от боли или злости, он тут же смущенно отступал. Но сам-то котенок знал: все, на что он не мог наложить лапку, могло навсегда исчезнуть в черной пустоте небытия. Гомер и мысли не допускал, что любая игрушка, будь то резиновая пищалка или живая кошка, может вновь возникнуть из ниоткуда, если выпустить ее из лап.