Правила счастья кота Гомера. Трогательные приключения слепого кота и его хозяйки

Когда я болтала перед ним ниточкой с фантиком, то, вместо того чтобы ловить фантик (забава, никогда не надоедающая ни Скарлетт, ни Вашти), учуяв движение нити, он тут же норовил вцепиться мне в руку. Когтей Гомер не жалел, упреждая исчезновение руки вместе с фантиком. Тот же рефлекс срабатывал и в его захватническом отношении к общим кошачьим игрушкам. Если, скажем, Скарлетт и Вашти катали между собой бумажный шарик, Гомер, улучив момент, бросался на него и пускал в ход когти. Он не мог позволить шарику укатиться в невидимую даль. Скарлетт и Вашти неизбежно покидали игровое поле, ибо не видели смысла развлекаться без инвентаря. Гомер оставался гонять шарик в одиночестве. Из-за внезапного исчезновения других игроков на его мордочке застывало недоуменное выражение: как, неужели никто больше не хочет повеселиться?

В общем, коготки он использовал по полной, не щадя шкурки других кошек. Правда, Гомер делал это без умысла, по своей природе. Не один час потратила я на то, чтобы отучить его от привычки выпускать когти, играя с ним сама и одергивая грозным «нельзя». Как только когти появлялись, я всякий раз прекращала игру и даже добилась кое-каких успехов. Но помимо меня существовали еще Вашти и Скарлетт, на которых эти успехи пока не распространялись.

Но что больше всего поражало Скарлетт и Вашти (почти пять и четыре кило соответственно), так это настойчивость, с какой он неустанно выслеживал их. Да скажем прямо: он охотился. Если бы котенок хоть мельком увидел, насколько они крупнее него самого, возможно, это отбило бы всякое желание.

Однако оценить их размер Гомер не мог. Более того, не исключено, что он и вовсе не имел понятия о сравнительных величинах. По своему возрасту — всего шесть недель — он и ходил-то пока вперевалочку. Но в глубинах подсознания видел себя одним из племени Больших Котов — то ли пантерой, то ли горным барсом. Впрочем, каким бы великим охотником он себя ни воображал, его охотничьи потуги вряд ли производили должное впечатление на окружающих. Взять ту же Вашти. Считая ее добычей, он всегда мог запросто запрыгнуть к ней на спину. Вашти долгие часы приходилось повиноваться прихотям Скарлетт, так что она вполне усвоила философию стоического непротивления неизбежному злу. Как бы котенок ни трепал ее за холку, издали он выглядел как маленький черный булыжник на хребте белой горы. Гомер пытался принудить ее либо к сопротивлению, либо к писку о пощаде, но Вашти терпеливо сносила его возню. Лишь иногда она бросала на меня безропотный взгляд: и где же гуманное обращение с животными?!

Скарлетт, напротив, не давала себя в обиду, и Гомер получал настоящий отпор. Для него она стала кем-то вроде Моби Дика, Белого Кита, его личной извечной Немезидой. В какой-то сказке наградой главному герою в конце долгого пути по радуге-дуге был горшок с золотом. Гомер, похоже, был готов преодолеть не меньший путь, если бы наградой на том конце радуги стала безоговорочная капитуляция Скарлетт.

Если желания и воли ему было не занимать, то выбранная тактика никак не отвечала стратегической цели. Заложенное инстинктом умение Гомера бесшумно подкрадываться к добыче вплоть до последнего решительного броска сводилось на нет обстоятельством, о котором он даже не подозревал. Подобраться к намеченной жертве сзади у него никак не получалось. Так что с ее стороны все его ухищрения выглядели как попытки подобраться к ней с полковым оркестром в авангарде.

Наблюдение за тем, как Гомер предпринимал очередную попытку налета на Скарлетт, можно было сравнить с просмотром уже известной тебе театральной драмы. Угадать, когда он приступит к охоте, не составляло большого труда. Сигналом к тому был внезапный наклон головы, когда на другом конце комнаты он улавливал легкий шорох, выдававший присутствие Скарлетт. Котенок припадал к земле и на несколько шажков пододвигался в ее сторону. Затем замирал на месте. Потом снова полуползком делал три-четыре шага вперед и вновь замирал. Еще несколько шажков, еще остановка. Так он потихонечку подбирался к Скарлетт по всем правилам кошачьего охотничьего искусства, совершая только одну оплошность: к противнику он подступал в лоб.

Можно было почти физически услышать, как Скарлетт испускает громкий вздох, закатывая глаза: как, опять?! Выражение, неизбежно появлявшееся на ее мордочке, можно было описать двумя словами — недоуменное презрение. Она как будто воочию наблюдала только что открытый новый биологический подвид идиота. Кошка брала паузу, поджидая, пока он подползет на расстояние броска и выгнет спинку в предвкушении близкого мига торжества. И с выражением брезгливости, граничившей со скукой, вытягивала вперед лапу и отвешивала несколько быстрых тумаков. Со всей болезненной очевидностью Скарлетт давала понять, что обманный маневр Гомера не более чем самообман. Котенок принимал потерянный вид: «Да что ж такое, опять не получилось!» А Скарлетт, сохраняя невозмутимое достоинство, удалялась в другую комнату, красноречиво покачивая хвостом: «Ну сколько можно — без конца одно и то же!»