Правила счастья кота Гомера. Трогательные приключения слепого кота и его хозяйки

Из тех, с кем я сблизилась в Нью-Йорке, больше всего времени я проводила в компании Андреа и Стива, ее бывшего приятеля, а ныне официального жениха. Они ввели меня в круг своих друзей. Спустя месяц после переезда я даже слетала в Майами, приурочив полет ко дню рождения Тони. А появилась такая возможность благодаря знакомству с Гарретом, которого Андреа называла своим петситтером, то есть сиделкой для питомцев. Это слово я впервые услышала в Нью-Йорке, поскольку в Майами в случае отлучки за моими питомцами обычно смотрели либо родители, либо кто-нибудь из друзей, кого Гомер уже знал и кто жил неподалеку и мог без труда заскочить раз на дню. Однако жизнь на Манхэттене таких кратких визитов не предусматривала, поэтому перед отъездом, поборов изначальные опасения, я решила довериться профессионалу.

Гаррет заехал к нам накануне моего отъезда, и мы провели полный ритуал знакомства, давая Гомеру скрепить наше рукопожатие нюхом. Кроме кошек, я оставила Гаррету полные и подробные инструкции. Двери и окна должны быть закрыты постоянно, миски с едой и водой разнесены подальше, чтобы у Гомера не возникал соблазн перебрасывать кусочки из одной миски в другую, и так далее. Тут я ничего не могла с собой поделать: привычка переживать по поводу Гомера (гораздо большая, чем по поводу Скарлетт и Вашти) настолько укоренилась в моем сознании, что стала перерастать в привычку переживать без повода. Мне не хотелось выглядеть в глазах Гаррета более придирчивой, чем остальные его клиенты, хотя, скорее всего, так оно и выглядело, но Гаррет, кажется, обладал безграничным терпением, а кроме того, они с Гомером, похоже, сразу нашли общий язык. «Мы с тобой поладим, да, Гомер?» — спросил Гаррет, а кот в ответ принес ему своего плюшевого червячка и положил у ног, что для него являлось знаком наивысшего расположения. Из Майами я звонила Гаррету каждый день; в свою очередь он оставлял для меня на кухонной стойке небольшие отчеты о том, что происходило во время его визита. Отчеты были приблизительно такие:

День 1:поменял корм, воду и песок. Тот парень, что серый, забился под кровать. Белый — обрадовался приходу. Полчаса с Гомером «морили червячка».

День 2:поменял корм, воду, песок. Серый забился под кровать. Белый — всю дорогу макал лапку в миску, едва я налил свежую воду. Гомер забрался в шкаф и скинул банку с тунцом на пол. Скормил ее всем. Надеюсь, все обойдется.

По возвращении я прикрепила его записки магнитиками на холодильник, и они висели там еще несколько месяцев. Глядя на них, я ощущала себя мамой, получившей первые письменные отчеты от школьных учителей, где с забавной педантичностью рассказывается, кто и как себя вел, кто с кем и чем делился и кто играл хорошо, а кто — плохо. И хотя за долгие годы я наслушалась немало устных заверений, мне отчего-то было лестно иметь документальное свидетельство: не я одна полагала, что Гомер неотразим.

* * *

Когда я только затевала эпопею с Нью-Йорком и ездила на собеседование, на дворе стоял январь, а переезжали мы уже в феврале. Так вот, все в один голос, включая и того менеджера, что проводил собеседования в компании и в конечном счете взял меня на работу, твердили: переезжать из Майами в Нью-Йорк, да еще и в середине зимы, — это сумасшествие. «В Майами тепло круглый год», — недоумевали они, как будто одного этого аргумента хватало, чтобы вынести все остальное за скобки здравого смысла. Среди всех изменений в нашей жизни самым труднопереносимым для кошек оказался холод. Даже неуловимый для обычного носа запах газа, на котором здесь работали все плитки и духовки и который выводил Гомера из душевного равновесия в первые несколько недель (в Майами-то все снабжается электричеством), — и тот был ничто по сравнению со всепроникающим холодом.