Правила счастья кота Гомера. Трогательные приключения слепого кота и его хозяйки

Вашти, не обладавшая ни нахальством Скарлетт, ни напористостью Гомера, всякий раз оказывалась вытеснена на задворки событий. Тут уж мне приходилось проявлять характер, чтобы обеспечить ей равную долю участия в обществе любителей посидеть у меня на коленях. Но, глядя на нее, я замечала, что в Нью-Йорке она впадает в уныние куда чаще, чем это было в Майами, и чувствовала за собою вину: мне казалось, что она все больше напоминает классический случай обойденного вниманием «среднего» ребенка.

Вашти привел в чувство первый снег. Скарлетт он тоже поразил, причем настолько, что когда она заметила налипшие на окно снежинки, то забралась на подоконник, оперлась передними лапками о стекло и попыталась сама поймать снежинку изнутри. Она не знала, что такое снег и что он холодный. Она знала лишь одно: там, за стеклом, танцуют белые пушинки, словно так и просятся, чтобы с ними поиграли.

Но Вашти была как будто рождена для снега: белая длинношерстная шубка с пышным, как у песца, хвостом и мягкой, точно вата, подбивкой на кончиках лапок у самых когтей, будто на лапах у нее всамделишные, только маленькие, отороченные мехом унты. Казалось, у нее была врожденная память о снеге и о том, как с ним себя вести. Возможно, с этой памятью и было связано ее несвойственное кошкам очарование водой. Когда поземкой на балконе намело что-то вроде сугроба, Вашти встала у двери, взглядом умоляя выпустить ее наружу. Я так и сделала, и она с головой сразу кинулась в снежный омут. Зрачки ее глаз были расширены, отчего казалось, будто она одичала, а дальше она закружилась в белом, поднятом ею самой вихре, и только по темным зрачкам удавалось высмотреть ее в снегу — белую на белом. Загнать ее внутрь мне помог лишь налетевший порыв ветра.

Именно в пору первого снегопада Гомер открыл для себя все прелести сна под покрывалом. В Майами ему достаточно было свернуться калачиком подле меня на одеяле. Но сейчас, видимо, оттого, что он был мельче, чем Скарлетт и Вашти, внутреннего тепла ему не хватало. Недостающее тепло он нашел под моим одеялом. Пригревшись у моих ног, он довольно зафырчал и вскоре уже сопел во сне, в свою очередь обогревая мне ноги, как постельная грелка. Так оно дальше и повелось. Скарлетт и Вашти, ни слухом, ни нюхом не ведавшие, что место уже занято, иногда и сами запрыгивали на кровать, при этом сваливаясь Гомеру как снег на голову. Любопытно, что, даже когда он был котенком, сам он никогда никому на голову не падал. И теперь только удивлялся, как это так: не знать, где он обычно бывает, и не учуять его на обычном месте? Он возмущенно вскакивал на все четыре лапы и прямо из-под одеяла изливал свое возмущение.

Сама я не могу сказать, знал ли он, когда меня нет под одеялом, или даже не допускал мысли о том, что меня может не быть, но если случалось, что я лежала на кушетке без одеяла, Гомер от расстройства тут же запускал коготки в мою одежду. А если, скажем, на мне был какой-нибудь мешковатый свитерок, он ужом забирался под него, доползал мне до шеи и, выпростав голову, клал ее мне на плечо, удовлетворенно мурлыкая животом где-то в районе моей груди. Я читала ему вслух из той книжки, что была у меня на руках, он терся носом о мою шею и тихо засыпал — так, что замирало даже мурчанье. И тогда единственными звуками, что слышались в тишине, были дуновения ветерка от его дыхания у самого моего уха да шорох бьющихся в окно снежинок.

Нежданно-негаданно пришла весна — так, как умеет приходить только она, когда понимаешь, что она уже здесь, потому что вдруг замечаешь, как прекрасен Манхэттен весной! Такой весны мне больше нигде видеть не доводилось. И пусть я выросла в «городе цветов» (Флорида — в переводе с испанского «земля цветов»), но такого одномоментного буйного цветения всего на свете: деревьев, кустов и клумб — от Нью-Йорка я никак не ожидала. Все это меня ослепило внезапной яркостью красок, выплеснувшихся на город за один день.

В воздухе запахло влагой. Гомер больше не бился током. Скарлетт едва ли не с удовольствием уступила ему место на диване. И только Вашти тоскливо сидела у окна, озирая ясный горизонт и залитые солнцем улицы. «И это всё? — говорила ее поза. — Больше снега не будет?»

Глава 19. Брешь в небесах

[24]

Горько рыдая, мы руки вздымали к родителю Зевсу,
Глядя на страшное дело, и что предпринять нам, не знали.

ГОМЕР. Одиссея