Правила социологического метода

Сеньобос: В позитивных науках элементы аналогичны и точно известны, они однородны и тождественны, поэтому можно сравнивать последовательности явлений (четко определенные химические вещества). В истории же, с другой стороны, мы сравниваем просто-напросто то, что называется или называлось одинаковым, и такое тождество обозначений остается, как правило, чисто словесным. Вот почему я говорю, что психологические явления несопоставимы друг с другом. Напротив, когда мы случайно сталкиваемся с физическими или физиологическими явлениями, сравнение становится возможным. Таким образом, семью, несомненно, изучать проще, чем другие явления.

Дюркгейм: Должен признаться, я испытываю удивление, когда мне предлагают признать самоочевидным утверждение, которое, как кажется, противоречит всему, что я знаю. Отправная точка в развитии семьи отнюдь не физическая. Большая часть семейных явлений в том виде, в каком они дошли до нас, вовсе не проистекает, по-моему, из акта деторождения. Деторождение не является центральным и конституирующим актом в развитии семьи. Семья часто представляет собой группу людей, не объединенных даже кровными узами (элемент кровного родства зачастую очень мал).

Сеньобос: Но именно поэтому мы больше не называем такую группу семьей. Исторически семья состоит из элементов, связанных кровью.

Блош[193]: Но возьмем в качестве примера греческий γενών[194]. Совершенно не доказано, что он состоял из элементов, связанных кровно, или что он обязан своим происхождением кровному родству.

Лякомб: Важнейшим фактом, который классифицирует человека как члена семьи, является факт сотрудничества. Когда сын уходит от отца, когда он перестает сотрудничать с отцом, он тем самым покидает семью и даже теряет право наследования. Напротив, тот, кого приняли и позволили сотрудничать, тем самым входит в состав членов семьи. В Средние века, когда человек без кровного родства делил с другими очаг и стол, он становился сонаследником.

Сеньобос: Это обсуждение куда ярче, нежели удалось мне, показывает всю затруднительность попыток достичь согласия в отношении истории, даже применительно к наиболее общим и, по-видимому, наиболее отчетливым идеям. В конце концов, кто докажет мне, что греческое γενών можно уподобить семье в том смысле, который мы вкладываем в это слово?

Блош: Вы говорите, что это не доказано. Но если даже греческое слово γενών не означает семью в нынешнем понимании, можно по крайней мере допустить, что она занимает место рода, который был чем-то наподобие имитации нынешней семьи.

Дюркгейм: Или, наоборот, что сегодняшняя «сжатая» семья была придумана в подражание роду.

Блош: Меня действительно пугает скептицизм Сеньобоса. Если его послушать, что останется от истории? Почти ничего. Но при этом, в отличие от Дюркгейма, я считаю, что имеется существенное различие между методами, приемлемыми в изучении истории, и методами других наук. Мы должны изучать исторические явления в том виде, в каком они нам даны раз и навсегда, поскольку, что бы мы ни делали, у нас нет возможности воспроизвести эти явления заново. Отсюда все трудности, с которыми мы сталкиваемся при формулировании исторических законов, отсюда и невозможность признать, как о том говорит Дюркгейм, что причины тождественны законам. Это верно и в отношении других наук, но здесь, поскольку воспроизведения не случается, поскольку мы не можем изолировать существенное от периферийного, все обстоит иначе.

Быть может, мы сумеем сформулировать законы применительно к очень простым и грубым историческим фактам (скажем, фактам человеческой географии), но мы должны отказаться от попыток подобрать законы для крайне разнообразных и сложных психологических фактов.

Дюркгейм: Тогда мы также должны отказаться от формулирования причинно-следственных связей.

Бугле[195]: Как и Дюркгейм, я думаю, что всякое причинное объяснение, чтобы действительно быть таковым, не может не опираться на законы.

Верно, что историки очень часто думают, будто объясняют определенные явления только их причинами, не принимая во внимание законы. Вообще это означает, что они оставляют без разъяснения законы, из которых проистекают их утверждения.

Однако порой они формулируют законы вопреки самим себе и тем самым попадают в ловушку социологов. Так, недавно в книге Блоша я натолкнулся на общее рассуждение по поводу остатков народов-клиентов[196] в древней Галлии: дескать, режим покровительства «навязывался им и преобладал всякий раз, когда государство демонстрировало несоответствие задачам управления, то есть неспособность обеспечить безопасность людей, либо потому, что еще не полностью сформировалось, либо потому, что уже начало распадаться». Таких примеров можно привести множество. Они показывают, что объяснения невозможны без применения законов.