Правила вежливости

Раздались три коротких вежливых стука, слишком манерно-изысканных, чтобы это мог оказаться, скажем, следователь Тилсон или курьер из «Вестерн Юнион». Я открыла дверь и обнаружила за ней секретаря Анны Гранден. Он был в строгом костюме-тройке, застегнутом на все пуговицы.

– Добрый вечер, мисс Контент.

– Контент!

– Да. Конечно, Контент.

Хоть Брайс и был дисциплинированным, как прусский солдат, он все же не смог противиться желанию посмотреть, где я живу, и поверх моего плеча мгновенно окинул взглядом всю мою квартиру.

Сумма того немногого, что он увидел, добавила его скупой улыбке капельку самодовольства.

– Ну, я вас слушаю, – не выдержала я.

– Прошу прощения, что побеспокоил вас дома…

Слово «дома» он произнес с несколько более мрачной интонацией, словно желая обозначить этим свое сочувствие.

– Но миссис Гранден хотела, чтобы вы получили это как можно скорее.

И он двумя пальцами протянул мне маленький конверт. Я взяла его и, как бы взвесив, спросила:

– А что, это было слишком важное послание, чтобы доверить его почте?

– Миссис Гранден надеялась получить ответ незамедлительно.

– А просто позвонить она не могла?

– Напротив. Мы пытались вам звонить. Много раз. Но, похоже…

И Брайс указал на телефонную трубку, которая по-прежнему валялась на полу.

– Ах да…

Я вскрыла конверт. Внутри была маленькая записка, написанная от руки: Пожалуйста, приходите ко мне завтра в четыре, нам нужно поговорить. По-моему, это важно. И подпись: С уважением, А. Гранден, после которой следовал постскриптум: Я заказала оливки.

– Могу я передать миссис Гранден, что вы придете? – спросил Брайс.

– Боюсь, мне придется немного подумать.

– Осмелюсь спросить, мисс Контент, сколько времени на это может потребоваться?

– Я дам ответ завтра. Но вы, если хотите, можете подождать.

Естественно, мне следовало бы швырнуть присланную Анной «повестку» в мусорное ведро. Почти все повестки заслуживают подобного бесславного конца. А поскольку Анна была женщиной с умом и волей, к повестке, полученной от нее, следовало отнестись с особым недоверием. Да еще и это ее самоуверенное заявление, что именно я должна к ней прийти! Какая наглость, сказали бы в любом месте, кроме Нью-Йорка.

Я разорвала письмо на тысячу кусочков и швырнула в то место, где у стены должен был бы находиться камин. А после этого старательно изучила свой гардероб, думая, что же мне надеть.

Для чего, собственно, соблюдать все эти церемонии? Разве мы не находимся уже в нескольких сотнях морских миль от всяческой показухи? Хотя Эркюль Пуаро, конечно же, подобное приглашение не отверг бы, надеясь – мало того, рассчитывая, – что столь непредвиденное развитие событий способно приблизить торжество справедливости.

И потом, я никогда не могла сопротивляться двум словечкам в конце письма: «с уважением». А также людям, которые сразу и так точно запоминают мои коктейльные предпочтения.

Когда я ровно в четверть пятого позвонила в дверь номера 1801, ее с елейной улыбкой распахнул передо мной все тот же Брайс.

– Здравствуйте, Брайс-с-с, – сказала я, растягивая «с» до тех пор, пока оно не превратилось в шипение.

– Мисс КонТЕНТ, – сказал он, давая сдачи. – Мы вас так жда-али.

Он указал в сторону холла, но я, словно не заметив этого, прошла мимо него прямо в гостиную.

Анна сидела за рабочим столом. На ней были очки в такой полуоправе, какие носят не в меру благонравные женщины – очень показательная деталь. Она оторвала взгляд от письма, которое писала, и удивленно приподняла бровь, показывая этим, что я несколько превысила нормы вежливости. Чтобы сравнять счет, она указала мне на диван, а сама продолжала писать. На диван я не села, а прошла мимо ее стола и встала у окна.

Вдоль всего Сентрал-Парк-Вест среди густых крон деревьев торчали отдельные многоквартирные дома – точно жители пригорода на железнодорожной платформе в те ранние утренние часы, что предшествуют обычному часу пик. Небо было ярко-синим, как на картинах Тьеполо[166]. После недели неожиданных холодов листва на деревьях сменила окраску, и теперь ярко-оранжевый покров раскинулся до самого Гарлема. Казалось, будто парк, светящийся теплыми тонами, – это внутренность шкатулки с драгоценностями, а небо – крышка. Надо отдать должное Олмстеду[167], думала я: он был абсолютно прав, когда сровнял с землей кварталы бедноты, расчищая место для своего великолепного парка.

Я слышала, как у меня за спиной Анна, дописав письмо, сворачивает листок, запечатывает конверт и быстро надписывает адрес. Наверняка, очередная повестка кому-нибудь.

– Благодарю вас, Брайс, – сказала она, вручая ему письмо. – На сегодня это все.

Я обернулась как раз в тот момент, когда Брайс выходил из комнаты. Анна одарила меня благожелательной улыбкой. Выглядела она, как всегда, роскошно – глаз не отвести. И явно не испытывала ни малейшей растерянности.

– Ваш секретарь, пожалуй, излишне педантичен, – заметила я, садясь на диван.