И тут, словно спасая Дики от словесной расправы, барабанщик выдал соло в стиле Крупа[174]
, затем шесть раз гулко ударил в литавры, и весь джаз-банд принялась свинговать. Казалось, этот барабанщик, ударом лома взломал запертую дверь, и все остальные ринулись в дом, чтобы красть все, что под руку попадется. Теперь уж в экстазе пребывал сам Дики. Когда на счет «три» вступил вибрафонист, Дики и вовсе начал раскачиваться на стуле, притопывая ногами и мотая головой, словно не мог решить, что лучше: качать головой в такт или просто кивать. А потом он настолько забылся, что ущипнул меня за попу.Некоторые люди обладают врожденной способностью воспринимать и ценить такую чистую, спокойную и хорошо структурированную музыку, как у Баха и Генделя; они чувствуют ее абстрактную красоту, ее родство с математикой, ее симметрию и четкие мотивы. Но Дики был не из их числа.
Две недели назад он, желая произвести впечатление, пригласил меня в Карнеги-Холл на фортепианные концерты Моцарта. Первым номером исполнялась некая пастораль, словно созданная для того, чтобы душа расцветала, как ночной цветок под ласковым бризом. Но Дики ерзал на кресле, точно студент-второкурсник на занятиях в летней школе. После второго концерта слушатели долго аплодировали, а пожилая пара, сидевшая перед нами, даже встала. Дики тоже вскочил и стал хлопать как сумасшедший, а потом схватил свое пальто и явно собрался уходить. Когда же я объяснила ему, что это всего лишь перерыв, он настолько упал духом, что мне пришлось немедленно взять его за руку, отвести на Третью авеню и угостить бургером и пивом в одной хорошо мне знакомой маленькой забегаловке, хозяин которой частенько играл на фортепиано джаз в сопровождении контрабаса и малого барабана.
Для Дики это знакомство с крошечной джазовой группой оказалось настоящим откровением. Импровизационная природа джаза воспринималась им на уровне инстинкта. Незапланированность, кажущаяся беспорядочность, раскованность – все эти свойства джаза были как бы продолжением его личности, тем, что более всего нравилось ему в нашем мире. Под эту музыку можно было свободно курить, пить, болтать, и при этом у тебя не возникало чувства вины за то, что ты не уделяешь ей должного внимания. И с тех пор все вечера Дики стал проводить, как в добрые старые времена, в компании этих любителей джаза, слушая их игру, и был очень мне благодарен за то, что я привела его в такое замечательное место, – проявляя свою благодарность не всегда на публике, но всегда в такие моменты, когда это было важно, и довольно часто.
– Интересно, мы когда-нибудь полетим на Луну? – спросил он, когда вибрафонист кланялся и благодарил за аплодисменты. – Было бы так здорово впервые ступить на другую планету!
– Разве Луна – не спутник? – спросила Хелен, которая вечно сомневалась в собственной эрудиции.
– Мне бы, например, очень хотелось туда полететь, – продолжал Дики, словно не слыша Хелен и ни к кому конкретно не обращаясь.
После чего он сел на собственные руки и стал обдумывать возможность такого полета. Потом быстро наклонился ко мне, поцеловал меня в щеку и шепнул:
– …И мне бы очень хотелось, чтобы ты полетела туда вместе со мной!
В какой-то момент Дики переместился на другую сторону стола, чтобы поговорить с ТиДжеем и Хелен. Это была очень милая демонстрация самоуверенности – он, видимо, счел, что меня больше не нужно развлекать, как не нужно и демонстрировать свои претензии на мое внимание, – так получается, что даже он, человек, которому постоянно требуется всеобщее одобрение, способен держаться с должным уважением к себе благодаря лишь интрижкам.
Но Дики все же продолжал время от времени на меня посматривать и подмигивать мне, и когда я в очередной раз на него взглянула и подмигнула ему, то увидела, что у него за спиной за соседним с нами столом собралась целая толпа весьма сомнительных клиентов WPA[175]
, среди которых я заметила и Генри Грея. Я, правда, не сразу его узнала: он был плохо выбрит и еще сильней похудел. Зато он с легкостью меня узнал. Тут же подошел ко мне и, опершись о спинку опустевшего стула Дики, спросил:– Ты ведь приятельница Тедди, верно? Та самая, с собственным мнением?
– Верно. Меня зовут Кейти. Как продвигаются твои исследования в области прекрасного?
– Тухло.
– Жаль это слышать.
Он пожал плечами.
– Мне нечего тебе сказать. Да и слов таких нет.
Некоторое время Хэнк, чуть отвернувшись от меня, наблюдал за джаз-бандом и кивал, но скорее пребывая в согласии с музыкой, а не с тактом.
– Сигареты какие-нибудь есть? – спросил он.
Я вытащила из сумки пачку и протянула ему. Он вытащил две сигареты, одну протянул мне, а второй раз десять постучал по столешнице, а потом сунул ее за ухо. В помещении было жарко, и он, начиная потеть, предложил:
– Послушай, ты не будешь против, если мы выйдем на воздух?
– Конечно, давай выйдем, – сказала я, – только погоди минутку.
Обогнув стол, я подошла к Дики и тихонько ему сказала:
– Это брат одного моего старого друга. Мы с ним на минутку выйдем покурить, хорошо?