Правила вежливости

Плита была холодна. На ней лежала записка, написанная рукой Тинкера на вырванном из какой-то книги форзаце.

Моя дорогая, любимая Кейт, ты просто не представляешь, как много для меня значила возможность провести с тобой эти два последних дня.

Если бы я ушел, так и не поговорив с тобой, не рассказав тебе всей правды, это стало бы для меня самым горьким сожалением, единственным, которое я так и унес бы с собой.

Я очень рад, что твоя жизнь складывается неплохо. Устроив такую путаницу в собственной жизни, я особенно хорошо понимаю, как это хорошо, когда найдешь свое место.

Минувший год был целиком испорчен по моей вине. Но даже в самый худший его период мысли о тебе всегда давали мне возможность хоть ненадолго себе представить, каким замечательным этот год мог бы для нас с тобой стать.

Я еще точно не знаю, куда направлюсь, писал он дальше, но где бы я ни закончил свой путь, каждый день моей жизни будет начинаться с произнесения вслух твоего имени. Словно поступая так, подумала я, он сможет остаться более честным перед собой.

В конце письма следовала подпись: Тинкер Грей, 1910-?

Я медлить не стала. Быстро спустилась по лестнице, вышла на улицу и уже добралась до Восьмой авеню, когда вдруг повернула назад, снова протопала на каблуках по булыжнику Ганзевоорт-стрит, поднялась по узкой лестнице и, войдя в комнату, первым делом схватила ту картину с докерами и книжечку «Вашингтония». Когда-нибудь, думала я, Тинкер непременно пожалеет, что не взял их с собой, и уже предвкушала тот момент, когда смогу их ему вернуть.

Кто-то, наверное, подумает: что за глупая романтика? Поясню: причина, по которой я вернулась за этими вещами, заключалась главным образом в том, чтобы как-то смягчить чувство собственной вины. Потому что, стоило мне войти в эту комнату и обнаружить, что Тинкера там больше нет, помимо мучительного чувства утраты, которое я тщетно гнала от себя, я невольно испытала облегчение – это говорила во мне некая гибкая и по-прежнему живая часть моей души.

Глава двадцать шестая Призрак минувшего Рождества

В пятницу, 23 декабря, я сидела дома за кухонным столом, отрезая ломтики ветчины от десятифунтового окорока и прихлебывая бурбон прямо из бутылки. Рядом с моей тарелкой лежала корректура верстки первого номера журнала «Готэм». Мэйсон кучу времени убил, обдумывая обложку, все хотел, чтобы она «сразу бросалась в глаза» и при этом была «красивой, остроумной и немного скандальной», а также «неким сюрпризом» для читателя. Так что в данный момент имелось пока только три копии будущей обложки: у Мэйсона, у художественного редактора и у меня.

Это была фотография обнаженной женщины, стоявшей за пятифутовым макетом «Сан-Ремо»[187]. Сквозь некоторые окна просвечивала ее кожа, но кое-где занавески на окнах были задернуты, не позволяя увидеть наиболее привлекательные части ее тела.

Мне выдали один из макетов, потому что идея снимка была моей.

Ну, в основном.

Хотя на самом деле это была некая вариация на тему картины Рене Магритта, которую я видела в Музее современного искусства. Мэйсону эта идея страшно понравилась, и он снова заключил со мной пари, пообещав повышение по службе, если я сумею найти женщину, которая согласится позировать фотографу в подобном виде. Рамка фотографии полностью скрывала лицо женщины, но если бы занавески на пятнадцатом этаже были раздернуты, вам стали бы видны коричневатые ареолы сосков размером с серебряный доллар.

В тот день Мэйсон пригласил меня в свой кабинет и предложил сесть – чего не делал, пожалуй, и двух раз с тех пор, как взял меня на работу. Как оказалось, Элли он уже вызывал, ибо ее план сработал: нас обеих собирались оставить в редакции и на следующий год.

Выслушав все это, я встала и собралась уходить, и тут Мэйсон поздравил меня с Рождеством, выдал мне пробный экземпляр журнала с макетом обложки, а в качестве дополнительного бонуса выложил на стол чудесный окорок, запеченный с медом и присланный ему мэром. Я знала, что это от мэра, потому что Его Честь написал свои теплые пожелания на позолоченной карточке в форме звезды. Сунув ветчину под мышку, я уже на пороге обернулась и еще раз поблагодарила мистера Тейта.