Правила вежливости

Закутавшись в одеяло, я потопала ногами, чтобы согреться, и сделала кружок по комнате. Картина Хэнка, на которой был изображен митинг докеров, лежала в центре серого матраса, из чего следовало, что сам Тинкер, видимо, спал на полу. Я остановилась и заглянула в его чемодан. Внутренняя сторона крышки была обита синим шелком, и на ней имелось несколько карманов разной величины для мелочей – щетки для волос, кисточки для бритья, расчески. Все эти вещицы ранее были украшены инициалами Тинкера, но теперь все инициалы исчезли.

Я опустилась на колени и, склонив голову набок, стала рассматривать корешки книг, сложенных в стопку. В основном это были справочники, захваченные Тинкером из его кабинета в «Бересфорде». Но была там и «Вашингтония», подаренная ему матерью, а также тот самый томик «Уолдена», который я видела у него в Адирондакских горах. Теперь томик еще больше обтрепался по краям и выглядел так, словно его постоянно носили в заднем кармане джинсов, поднимаясь и спускаясь по тропе к Пиньон-Пику, или по Десятой авеню, или по узкой лестнице этого клоповника.

Услышав на лестничной площадке шаги Тинкера, я села на ящик, кутаясь в одеяло.

Он принес два фунта угля в газетном кульке и, опустившись перед плитой на колени, принялся ее разжигать, дуя на огонь, чтоб скорей разгорался, точно какой-то юный скаут.

И все-таки лучше всего он выглядит, подумала я, когда в силу обстоятельств вынужден быть одновременно и мужчиной, и мальчишкой.

Вечером Тинкер сходил к соседу и позаимствовал у него еще одно одеяло. Затем устроил на полу две постели – в нескольких футах одна от другой, сохраняя ту же уважительную дистанцию, которую установил на крыше сразу после моего появления в квартире Хэнка. Утром я поднялась очень рано, чтобы до работы успеть заехать домой и принять душ. А вечером, когда я снова вернулась в пресловутый клоповник, Тинкер вскочил с ящика с надписью «Лук „Аллилуйя“» с таким видом, словно просидел на нем весь день. Мы спустились вниз, пересекли Десятую авеню и зашли в маленькую забегаловку на пирсе, над которой сияла синяя неоновая вывеска ОТКРЫТО ВСЮ НОЧЬ.

* * *

И вот ведь что смешно насчет той нашей трапезы: я всю жизнь помнила, каких устриц ела в клубе «21»; помнила тот суп из черных бобов с шерри, которым Ив угощала нас в «Бедесфорде», когда они с Тинкером вернулись из Палм-Бич; помнила салат, который мы ели с Уоллесом в парке, – с голубым сыром и беконом; но особенно хорошо я помнила того цыпленка, начиненного трюфелями, которого заказала себе в «La Belle Epoque»; однако я напрочь забыла, что именно мы ели в тот вечер, ужиная в любимой забегаловке Хэнка.

Зато я очень хорошо помню, как много мы с Тинкером смеялись.

Но когда я в какой-то момент по совершенно вздорной причине спросила, что он собирается делать дальше, он вдруг стал очень серьезным и ответил так:

– В основном меня занимает вопрос о том, чего я делать больше не собираюсь. Когда я вспоминаю все эти последние годы, меня начинают преследовать горькие сожаления из-за того, что уже случилось, и страх из-за того, что еще вполне может со мной произойти. А также ностальгия по навсегда утраченному и желание получить то, чего у меня нет. Видишь, сколько у меня всяких желаний и нежеланий? Эта сумятица в душе вконец меня измучила, и я в кои-то веки собираюсь примерить нечто определенное и вполне реальное по своему размеру.

– Ты намерен сократить количество своих дел? Чтобы их было не более двух-трех, а не сто или тысяча?

– Именно так, – сказал он. – Тебя интересует, какие это будут дела?

– Меня интересует, чего это будет стоить мне.

– Если следовать Торо, то почти всего.

– А как было бы здорово хотя бы раз в жизни наконец-то получить все, прежде чем снова все отдать.

Он улыбнулся.

– Я к тебе непременно загляну, когда ты этого добьешься.

Когда мы вернулись обратно в квартиру Хэнка, Тинкер снова затопил плиту, и мы, сидя возле нее, до глубокой ночи рассказывали друг другу всякие истории – какие-то подробности в рассказе одного провоцировали другого тоже что-то вспомнить, и так далее без малейших усилий. Точно два подростка, внезапно подружившиеся на борту трансатлантического лайнера, мы спешили поделиться друг с другом воспоминаниями, ассоциациями, предвидениями и мечтами, прежде чем наш корабль достигнет порта назначения.

А когда Тинкер раскатал на полу наши убогие постели – все на том же уважительном расстоянии друг от друга, – я встала и подтащила свой матрас так близко к его матрасу, что между нами не осталось даже крохотной щелки.

* * *

Но на следующий вечер, когда я вернулась на Ганзевоорт-стрит, Тинкера там уже не было.

Свой изящный кожаный чемодан он так с собой и не взял. Чемодан стоял пустой рядом со стопкой книг; крышка его была прислонена к стене. Видимо, Тинкер попросту вытащил из него все свои вещи и запихал их в джутовую сумку, принадлежавшую его брату. Сперва меня удивило то, что он оставил все книги и справочники, но, приглядевшись, поняла, что потрепанный томик «Уолдена» он все-таки с собой захватил.