Правила выживания в Джакарте

Не стоит ждать ничего хорошего от людей, которые ходят в таких вот ботинках. Рид слегка приподнимает ободранный подбородок. Шея отзывается болью, зато теперь он видит такие же пижонские брюки на чертовски длинных ногах. А если еще чуть поднапрячься, то и белую рубашку. Больше напрягаться не приходится: обладатель самых сибаритских шмоток в Индонезии наклоняется сам, демонстрируя белобрысый затылок, берет чемодан за ручку, а потом поднимает взгляд — и Рид видит самое смазливое за этот день лицо.

— Я это забираю, — растягивает губы в притворной улыбке сукин сын, а потом распрямляется, и последнее, что Рид слышит, прежде чем воцаряется темнота: — Хорошего дня.

Глава 6

Вечерняя Джакарта — сплошь размашистые акварельные мазки. Водоворот оттенков синего: кобальтовый, аквамариновый, индиго, сапфировый, лазурный, голубой. Небо слоится облаками и туманом, идущим с моря, стягивает город в тугое кольцо. Синий остужает размякший за день асфальт, а зной уходит с улиц вместе с закатом. Яркими пятнами вспыхивает жизнь внизу: бегущие желто-рыжие артерии дорог, по-деловому структурированные, как в рабочем улье, точки света в высотках бизнес-центров, миллионы разбрызганных огней низких жилых районов.

Любой другой город с наступлением вечера укрывается темнотой, скрадывая свои грязные и острые углы, и становится куда более приятным и симпатичным; но не Джакарта.

Джакарта кичится своей наготой.

В сумерках, выглядывая из переулков, взрываются огнями вывески баров, многоэтажных борделей, потрепанных драг-отелей. Вдоль залива тянутся кальянные с террасами, усыпанными подушками и полуголыми девицами, картинно пускающими дым темно-вишневыми губами. Гремит музыка — иногда китайская, иногда арабская, чаще — английская, хотя белых здесь почти не бывает. Гудят клаксонами мопеды, и паутина поездов, оплетающая город, наполняет его равномерным гулом.

Но с высоты фешенебельной, золотой Сети-Буды этого, наверное, почти не видно — конечно, если ты не знаешь, куда смотреть.

Эчизен редко видел Джакарту с такой высоты, но он может себе представить.

— …Ты должен меня понять, — договаривает он.

— Я понимаю, — соглашается скрипучий голос на том конце телефонной трубки, — но это не значит, что я могу позволить повлиять на свои решения. Этот город мой, потому что Картель — сильнейший. И пока у меня есть возможность убирать препятствия на пути этой силы, я буду так делать.

Наверное, с самого верхнего этажа Хамайма-Тауэр мир видится совсем иначе, чем из небольшой кельи в обшарпанной церквушке за чертой города.

— Значит, ты говоришь мне выйти из игры, — задумчиво тянет Эчизен, перебирая пальцами по столу. — Забавно.

Эчизен не уверен, что хочет знать, как видит мир Ольберих Басир.

— Расценивай это как жест доброй воли, — говорит Басир. — У нас никогда не было с вами проблем, Шишидо. И мне бы не хотелось, чтобы они появились впредь.