Правило крысолова

— Я тебе понравилась, — констатирует она. — Наконец-то я тебе понравилась! Слушай, что скажу. Не обижайся на него. Он не дурак, просто с принципами.

— Да-а-а?..

— Он тебя пальцем не тронет, пока не обвенчаетесь. На руках затаскает, заласкает, убаюкает, но не тронет.

Вот это называется — влипла.

— А венок невинности, — я очерчиваю над головой круг, — венок невинности при этом должен быть?

— Не смущайся. Что я, современную молодежь не знаю? Какой венок? Ты же жила без него как-то, и дальше жить будешь, если удерешь. Это я так называю — венчание. А для него это — обещание, зарок, ну, понимаешь? На всю жизнь, значит, и в горе, и в радости. Можете в чулане запереться и друг другу в этом поклясться. Какая разница? Это вы мне сердце согреете, если в церкви кольца наденете.

— Послушайте, Марина… У меня сейчас очень все сложно, проблемы, неприятности, я не знаю…

— Неприятности лучше преодолеваются, если ночью с кем-нибудь любишься. Тогда с утра жизнь пьется в охотку.

— Я должна буду жить с детьми, я…

— А что плохого в детях? Кто скажет — чужих двое, так ведь своих будет еще четверо.

— Я не умею жить в деревне, я никогда не убивала животных для еды, даже кур…

— А кто тебе позволит убивать? На это есть мужчина. Богдан у меня, слава богу, рукой тверд, нож и ружье держит, как настоящий воин, и просто кулаком зашибить может, если сильно рассердить. Ты пей кофе, остынет. Вот так…

Я поспешно заглатываю кофе, смотрю в зеленые глаза хозяйки и замираю, пока она осторожно вытирает мне губы салфеткой.

— Ты многое не понимаешь, вот, к примеру, кухня… Готовить умеешь?

Вспоминаю количество народу за столом, процесс приготовления кровяной колбасы и в ужасе трясу головой, потом вспоминаю о своих кондитерских экспериментах и прячу глаза.

— И не надо. Кухня — моя. Выбери Богдан дочку соседки — мне придется уйти, иначе мы с ней друг друга сковородками поубиваем, а ты мне по сердцу, оттого что не полезешь на мою кухню. И стряпня тебя моя радует, и не осудишь ты меня, если что, у самой нос в пушку, так ведь?

Трогаю нос. Вспоминаю черно-красно-белое белье с кружевами, длинные перчатки и туфли на тончайших шпильках к ним в пару.

* * *

До обеда Лора отстреливает из охотничьего ружья жестяные банки на поваленном дереве в лесу, Антон вертится на кухне, я каждые полчаса дегустирую очередное колбасное изделие — “эту еще попробуй, кажется, чеснока переложили… закуси огурчиком, а то шейку не распробуешь…” — и к полудню понимаю, что если немедленно не уехать, то распухну от обжорства и соглашусь на любые клятвы и обещания, потому что видеть, как он колет дрова во дворе, больше не могу — по пояс голый, замирающий с поднятым колуном и вдруг переводящий глаза на окно, за которым я затаилась, борясь с отрыжкой и изнемогая от самой настоящей похоти.

— Мне надо уехать. — В ужасе я смотрю, как хозяйка накрывает стол к обеду.

— Ты же и не ела ничего. Хотя бы пообедайте.

— Нет! Только не это.

— Ладно. Иди полежи в закутке, а я покормлю детей. Приспичило тебе, да? А ты хочешь подумать на расстоянии, все прикинуть. Я понимаю.

— Не то чтобы приспичило… Но что-то со мной не так.

— Это понятно, что не так, он кого хочешь доведет. Красивый, да?

— Красивый? — Я удивляюсь, потому что такое прилагательное последний раз применила, когда мы с Ломом разглядывали южноафриканского таракана. — Да он просто невозможный. Он!..

Я бы назвала его извращением, но вовремя одумалась. Все-таки мы с Мариной еще не настолько близки, чтобы обсуждать эротические экспромты ее сына.

— Вот и хорошо, — удовлетворенно кивает женщина, оглядывает меня с ног до головы и усмехается.

— Что? — тут же завожусь я. — Что смешного?!

— Да нет, ничего. Ты сегодня очень хороша, горишь просто.

* * *

В машине Лора потребовала немедленного объяснения столь поспешного отъезда.

— Мы только нашли с ним общий язык, — заныла она. — Я сбила шесть банок из девяти…

— Никаких общих языков. Никаких заигрываний. Это мой мужчина, запомни.

— Класс! Он будет называть меня доченькой и сажать на колени?

— Жеребенок, — шепотом говорит Антон. — Рыжий жеребенок, он настоящий.

— И что? — не может успокоиться Лора. — Вырастет в лошадь, будут на нем навоз возить или дрова из леса!

— Не будут! — тут же покупается Антон. — Я не разрешу!

— Ох, простите, ваше величество, я и забыла, что вы у нас все решаете.

— Он будет мой, если Инга захочет там жить. Инга, тебе ведь все равно, где жить?

В зеркале я вижу умоляющие глаза мальчика.

— Что плохого, если лошадь что-то привезет. Это же деревня. Если ты хочешь там жить, должен понимать, что любимую свинку на зиму зарежут на мясо, жеребенка заставят привезти дрова из леса, а пописать ночью придется в горшок.

— Подумаешь, — не сдается Антон. — Я уже три года писаю в горшок, видел на монастырском хуторе, как режут свиней, но Богдан мне сказал, что жеребенок будет мой.

— Прекрати. Он не мог ничего тебе сказать.

— Он показал, — шепчет Антон. — Я спросил, сколько стоит такой жеребенок, а он показал на тебя.

— Правильно, продай любимую тетушку за коня! — взвилась Лора. — Мужики такие сволочи!