Правило крысолова

— Да все в порядке, — отчитался тот, который цапнул меня за плечо. — Телефон прослушивается, квартира тоже, с сегодняшнего дня прикрепим “наружку”.

Я оцепенела.

— Вы можете желать иметь личного хранителя тела, — ободрил меня Ганс, и я не сразу поняла, о чем речь. А когда поняла, поинтересовалась, за что мне подвалило такое счастье?

Оказывается, исполнительная следователь Чуйкова хоть и не поверила в мою искреннюю помощь правоохранительным органам, но информацию о том, что одна не очень благонадежная фантазерка опознала по фотографиям в Интернете некую Анну Хогефельд и Чонго Лопеса, террористов из Фракции Красной Армии, находящихся в международном розыске уже шесть лет, передала куда следует. А именно в группу по борьбе с терроризмом ФСБ.

Я задумалась. Конечно, моя тетушка Ханна много раз ездила в Германию и даже как-то нарушила там года на полтора душевный и физиологический покой своего двоюродного брата Руди. Того самого, обвенчаться с которым ей так и не удалось. Конечно, зная ее темперамент, я могу предположить, что все более-менее боевые группы Германии и по защите границы, и по борьбе с сексуальным терроризмом, дорожная полиция, полиция нравов и комитет по надзору за пристойным поведением, если таковой имеется, продавцы противозачаточных средств и общества обманутых жен, все стали за эти полтора года на уши. Но не до такой же степени, чтобы в течение шести лет после ее последнего пребывания там искать самых надежных киллеров, найти их в лице этой самой Хогефельд-Кукушкиной и Лопеса и отправить в Москву для отрезания головы тетушке?!

— Что же она сделала такого, что она натворила? — с мольбой посмотрела я на немца.

— Он, — поправил меня Зебельхер. — Он, Рудольф Грэме, ваш родственник.

Проснувшись ночью, я осторожно обошла старый дом, осмотрела подвал в легкой подсветке луны, пробравшейся сквозь маленькие окна своим тягучим светом. Сад спал, запрятав своих птиц и куколок бабочек, и тонкопрядов паучков, и всех личинок, пожирающих его изнутри, — так людей по ночам пожирают болезни, которые они прячут. Неповоротливая земляная жаба шла куда-то, совершенно игнорируя меня, застывшую в ночной рубашке на ее пути. Переползая через теплый шлепанец (из шкуры козы, мехом внутрь), она на секунду доверила тяжелое холодное брюхо моей ступне, и эта тяжесть была сравнима разве что с тяжестью свалившейся подгнившей груши или голыша, выброшенного морем.

— Руди убили в девяносто четвертом, — сказала из темноты невидимая мне бабушка. Я пошла к веранде на огонек сигареты.

— Не кури, пожалуйста.

— Одну сигарету. Только одну и только ночью. — Бабушка отставила руку с сигаретой в сторону, стряхнула, и показалось, что звонкий горячий пепел разбил черный янтарь ночи, в котором мы застыли, как одна женщина одновременно — в своей молодости и в старости.

— Его убили в метро, официально нам сообщили, что была перестрелка на платформе и Руди пострадал случайно. Но Ханна добилась, чтобы ее пустили на похороны, и узнала, что Руди был застрелен намеренно, как опасный террорист. Я боялась, что она тогда свихнется. Вернулась — сама не своя. Заперлась с Питером на два часа, проплакала еще недели две, так, приступами, но до самозабвения. Потом запрятала детей, съездила на годовщину смерти Руди в Гамбург и совершенно успокоилась. И Питер успокоился, завел кота…

— Пойдем в дом, холодно.

— Она сказала, что Руди сначала ранили, а потом, когда перестрелка уже закончилась, двое полицейских подошли к нему и добили из его же пистолета.

— Это были не полицейские, — вздыхаю я. — Антитеррористическая группа GSG-9.

— Какая разница, — вздыхает бабушка.

— Еще там была женщина, Бригит, она погибла вместе с Руди. Ее фамилия — Хогефельд.

— Не знаю такой. — Бабушка бросила окурок в траву и задумалась.

— У этой женщины есть сестра по имени Анна. Правда, иногда она зовет себя Вероника Кукушкина…

— Смешно.

— Да, и именно эта Анна, или Вероника, на прошлой неделе пробралась со своим напарником в квартиру Ханны.

— Зачем? — страшно удивилась бабушка.

— За ключом от сейфа.

— У Ханны был сейф?

— Да. В нем она хранила засушенный мужской палец, а именно мизинец.

— До такой степени отдаться похоти и любовной памяти?! — укоризненно качает головой бабушка. — Знаешь, я припоминаю, мне говорила моя бабушка, что ноготь большого пальца с ноги повешенного монаха помогает от ярости обманутых жен, но что делают с мизинцем?..

— Бабушка! — Я повышаю голос. — Не отвлекайся. Из Германии приехал офицер из группы девять, ко мне приставили охрану, а мою квартиру прослушивают.

— Охрану? — оживилась бабушка и перестала вспоминать, для чего может понадобиться засушенный мужской мизинец.

— Да. Он сидит в машине у калитки. Его не видно, но я знаю, что он там, и не могу спать.

— Крупный мужчина? — Бабушка всматривается в ночь.

— Достаточно крупный, чтобы причинить массу неприятностей.

— Блондин?

— Что?.. — оторопела я.

— Я спрашиваю, он блондин?

— Бабушка, я не знаю, я его не видела, я только видела машину, которая за мной теперь везде ездит!