Правило крысолова

— Хорошо бы, чтобы он был блондином, — потирает руки бабушка. — Мне блондины больше нравятся.

— Бабушка, я хотела сказать, что незаметно уехать в пять утра мне не удастся.

— Это мы еще посмотрим!

Мы идем в дом, поднимаемся на второй этаж и будим мою мать. Спросонья она медлительна и ничего не понимает, поэтому я иду в кухню и натыкаюсь на Пита, который уже приготовил кофе, сидит в полной темноте у стола, смотрит в окно сквозь парок из турки и нервно стучит ногой в теплом шлепанце по полу.

— За калиткой в машине сидит мужчина, — сразу же сообщает он. — Не спит. Не зажигает света.

— Ладно тебе. — Я глажу его по голове, Питер уворачивается, как строптивый подросток.

— Я его вижу, не надо меня успокаивать! Если не веришь, можешь пойти проверить!

— Я верю.

— У него есть бинокль, в который смотрят ночью!

— Питер, скажи, он блондин?

— Понятия не имею, — злорадно сообщает Питер, — он же лысый!

Поднимаюсь наверх и говорю бабушке, что определить масть охранника трудно.

— Питер сказал, что он лысый. — Я протягиваю матери чашку с кофе, она тут же придирчиво нюхает ее.

— Ты не умеешь варить настоящий кофе, ты не греешь турку перед заливкой кипятка, поэтому твой кофе не так пахнет!

— Не разоряйся, это Питер сварил.

— Подложи подушку повыше. Не так, влево! Что у тебя с руками?

— Мария, — прекращает бабушка мамины капризы, — сосредоточься, или ты все провалишь.

— Я и так все провалю, посмотри на меня и посмотри на нее! — Мама тычет в меня пальцем.

— Тебе придется определить его масть по бровям, потом, когда он подойдет поближе.

— Чушь какая-то, — дергает плечиком мама, — ни за что не поверю, что запахом можно задурить мозги и что при этом мозги блондина и брюнета по-разному реагируют…

— Мария, — перебивает бабушка, — тебе придется это проверить. Опытным путем. А потом я тебе подарю флакон, какой выберешь.

— Господи, это какой-то бред, почему я в этом участвую? — бормочет мама, вылезая из кровати. Она садится к трюмо в ночной рубашке (такой же, как у меня, — синие васильки на белом фоне), засовывает ступни в понуро ожидающие ее мерзнущие конечности шлепанцы (из шкуры козы, мехом внутрь) и сразу же впивается глазами в зеркало и натягивает парик.

— Ты очень быстро поедешь к аэропорту. — Бабушка поправляет чужие волосы на ее голове, иногда поглядывая на меня. — Там он, конечно, тебя остановит и скажет, что ты не имеешь права покидать город, и про подписку о невыезде. В этот момент ты по бровям, ресницам и глазам определяешь, блондин он или брюнет, достаешь нужный флакончик, открываешь его, делаешь вид, что решила подушиться, и говоришь… — Тут бабушка задумалась.

— И спрашиваю, как пройти в библиотеку? — ехидничает мама.

— На самом деле ты можешь говорить что угодно, даже про библиотеку. Потому что, если ты правильно определишь масть и не перепутаешь флаконы, десяти секунд запаха хватит, чтобы он вообще перестал понимать, что ты ему говоришь. Каждые пятнадцать минут душись, а особенно тщательно займись флаконом перед посадкой.

— А может, его просто облить этой гадостью и, пока он будет корчиться в судорогах сладострастия, спокойно пройти таможню? — Мама нервничает, не выдерживая сравнения. Это я наклонилась к ней, и теперь наши лица рядом в овале старого зеркала — волосы похожи, глаза — одни и те же, носы… Носы тоже не очень различаются, но именно в этот момент я вижу, что у нас совершенно разный рисунок губ.

— У тебя скулы в отца, — шепотом сообщает мама. — И брови его, а вот губы… Чьи у тебя губы?

— У нее губы Питера. — Бабушка нарушает вдруг возникшую между нами странную связь — печаль узнавания самой себя в родном лице и неузнавания. — Отлепитесь от зеркала, уже пора.

— А если меня задержат? — приходит в себя мама.

— Не перепутаешь флаконы — не задержат.

— Это смешно — ваши флаконы! — Ну вот, уже появились истерично-сварливые нотки в голосе. — Когда я согласилась на эту аферу, никакого охранника не было! Если меня задержат, отведут в милицию, будут допрашивать?!

— Ты ничего плохого не сделала, — втолковывает бабушка. — Ты решила слетать в Германию, вот и все.

— Вы меня за дуру считаете?! — не выдерживает мама, а я натягиваю на нее свои джинсы и свитер и стараюсь успокоить взлетевшие в возмущении руки у моего лица. — Решила слетать в Германию по паспорту своей дочери?!

— Скажешь, что перепутала. — Бабушка устала и еле сдерживается. — Не начинай сначала. Ты обещала помочь. Первый раз в жизни я попросила тебя о помощи.

— Мама, — я сажусь на корточки, надеваю на ее босые ноги носки (эти ногти — совершенно копия моих, и от такого наблюдения возникает странное ощущение, что, присев, я одеваю саму себя — в кресле напротив), — перестань кричать и послушай бабушку.

— Да твоя бабушка ненормальная, — наклоняется ко мне почти мое лицо. На щеки падают пряди волос моего цвета. — Что вам всем от меня надо?!

— Ты можешь хоть раз в жизни представить, что ты взрослая женщина и должна всем, кто тебя изваял? — Я смотрю снизу в ее лицо почти жалобно.

— Я ничего не должна детям Ханны! Я никуда не поеду.