Правило крысолова

— Инга Викторовна, вам коньяк в чай налить или отдельно будете?

Приоткрываю глаза. Напротив, с той стороны выдвинутого столика, сидит инспектор Ладушкин и с издевкой таращится в мое лицо.

— В чай, — сдаюсь я. — Какими судьбами?

— Да случай, всего лишь счастливый случай, Инга Викторовна! Вы не поверите, но мне кажется, что я начал чувствовать вас на расстоянии, я слышу ваш запах, я знаю, когда вы спите, а когда испуганы. Занятно, да?

Он опять перешел на “вы”. К чему бы это?

— Это все пирожки, — понуро киваю я. — На будущее будьте поосторожней, когда вас кормит женщина.

— Пирожки здесь ни при чем, — авторитетно заявляет инспектор. — Сами же заметили, что я талантливый розыскник.

— Черта с два вы бы нашли меня, если бы не пирожки! Посмотрите мне в глаза! Чувствуете?

— Чувствую, — кивает Ладушкин. — Чувствую, какой же я умный и сообразительный! Я два дня сижу на вокзале, два дня гуляю от электричек к автобусам на Владимир!

— Гуляете, значит, да?.. — Я стиснула зубы, не в силах выдержать восторга Ладушкина и его упоения собственной персоной. — А почему, разрешите спросить, именно на Владимир?!

— Так я же знал, что вы туда поедете! Не во Владимир, конечно, я думаю, вы выйдете в Лакинске, а, Инга Викторовна?

Откинувшись на спинку сиденья, я глотаю горячий чай, поджигая язык разбавленным коньяком. Итак, Коля Ладушкин выследил меня вопреки всем ухищрениям с поправкой мамы в Германию. Бабушка не нашла в моей одежде посторонних предметов. Неужели прослушка была в ее доме?

— Как ваша нога? — невинно интересуюсь я, покосившись на вытянутую в проходе ногу Ладушкина.

— Болит! — радостно сообщает он. — Болит, за-раза, но перелома, к счастью, нет. Полежите, сказал доктор, недельку, и все пройдет. А как тут полежишь, Инга Викторовна, сами понимаете…

— Вы задержали мою маму? — Я потрошу пакет с орешками. Арахис. Равнодушно отодвигаю.

— Не любите арахис?

— Не люблю.

— Учту. А про вашу маму я ничего не знаю. Я же отстранен от расследования, Инга Викторовна, как и весь наш отдел по особо тяжким. Теперь вами занимается исключительно отдел по борьбе с терроризмом ФСБ.

— То есть вы не следили за мной, не сидели в машине у дома бабушки, не шли по лесу?..

— Боже сохрани! Я два дня бегаю от автобуса к электричкам и обратно. Даже отчаиваться уже стал, думал, вдруг подвела интуиция? А потом смотрю — вы! Испуганная такая, бледная, идете по вокзалу — кроссовочки, рюкзачок, головка понурая, ну настоящая туристка после тяжелого похода!

— Ясно…

— Да ничего вам не ясно! — возбудился Ладушкин. — Пока этот немец, который Зебель и Хер, демонстрирует нашей Службе безопасности особенности профессионального розыска по-арийски, я пораскинул мозгами и решил выяснить, где предпочитала проводить свой отдых ваша ныне покойная любвеобильная тетушка. И что вы думаете?

Она не укорачивала жизнь богатым сердечникам на Кипре, не доводила до истерик своим внешним видом престарелых дам в Испании и даже не потрошила кошельки братков в Сочи или на Канарах. Подумать только, она ездила отдыхать в пансионат “Овечкино”, что на реке Бужа, в восьми километрах от Лакинска!!

Впечатляет, да? Особенно если учесть, что ездила она туда весной, летом, осенью и даже зимой. Комарье там, говорят, размером с майских жуков — болото! Места красивые, ничего не скажешь, но болото!.. Городишко убогий, правда, недалеко есть женский монастырь, церковь ничего себе, но болото!.. И вот я подумал, зачем такой женщине, как ваша тетя Ханна Латова, ездить туда, ну не грехи же замаливать! И еще я подумал, что вы непременно туда сунетесь, Инга Викторовна, непременно.

— И зачем же, по-вашему, я туда сунусь? — Прищурившись, я разглядываю упивающегося собственным умом и сообразительностью Ладушкина.

— Да за деньгами, Инга Викторовна, за деньгами! — дождавшись нужного вопроса, радостно орет Ладушкин, и на него тут же шикают разбуженные воплем пассажиры.

— Ну, раз вы такой хороший розыскник, то уж скажите на милость, сколько? — Я наклоняюсь через стол к Ладушкину и перехожу на шепот.

— Инга Викторовна, даже неловко это наблюдать, как вы из меня идиота делаете, ей-богу, — тоже шепчет Ладушкин. — Миллионов сорок-пятьдесят, я думаю, если, конечно, ваша тетя не разбазарила кое-что из кассы на себя.

— Кассы? — Я ничего не понимаю, поэтому изумление на моем лице совершенно искреннее, хотя инспектор снисходительной улыбкой показывает, что его не обманешь всякими там удивлениями. — Какой еще кассы? — Тут я представила, как Ханна грабит сберегательную кассу (именно такую кассу я сразу и представила), в черном чулке на лице, с водяным пистолетом, в мини-юбке и с убойным вырезом кофточки на пышной груди.

— Общак, ну? Понимаете? У нас это называется общак! — Ладушкин двигает бровями, очевидно, думая, что я начну лучше соображать. Теперь я представляю Ханну, увешанную ножами и кастетами, почему-то с выбитыми передними зубами, исполняющую “Мурку” на столе между пустыми бутылками и головами упившихся насмерть подельников.