Правило крысолова

Я не понимаю, зачем бабушка наняла для меня самого плохого адвоката. Но, как всегда, полностью ей доверяю. Сын колбасника так сын колбасника, ей видней.

— Что будем делать? — бужу я задремавшего со счастливой легкой улыбкой старичка.

— У меня рост метр пятьдесят три, — сообщает он.

— Сочувствую…

— Ни в коей мере! — возбудился старичок. — Ваше сочувствие оскорбительно. Дело в том, что я обожаю высоких женщин, понимаете?

Мне подмигивают. Я пожимаю плечами.

— Ну как же, количество женщин, высоким ростом которых я мог всю свою жизнь восхищаться, увеличилось многократно по сравнению с желаниями, например, мужчины среднего роста — от ста семидесяти до ста восьмидесяти!

— У нас время не ограничено? — интересуюсь я на всякий случай, потеряв всякую надежду угадать, зачем бабушка прислала этого смешного старичка.

— Да, вы правы, вы совершенно правы. Простите. — Он опять копается в хозяйственной сумке, достает потрепанный блокнот и начинает потрошить сумку снова в поисках ручки. Выудив огрызок карандаша, осматривает его, потом садится в позу примерного школьника, сложив руки. — Слушаю вас!

— Что?..

— Я вас слушаю!

— Я должна рассказать, как все было?..

— Да нет же. Вы должны рассказать мне, как все должно быть! Что именно передать И-золь-де… — полуулыбка на десять секунд, — чтобы она начала действовать!

— Ладно… — Я задумываюсь. — Начнем с агентов отдела внешней разведки, которые отрабатывали мою тетю Ханну.

— Тетю Ханну… Не спешите, пожалуйста, я не успеваю. — Старичок примерно записывает каждое мое слово.

Чтобы не тратить его усердие зря, я начинаю изъясняться более лаконично:

— Пишите. Четверг — молодой, застенчивый, тип великовозрастного сыночка — студент из Плехановской, имя, может быть, Костя. Пятница — надежный, в возрасте, умудренный жизненным опытом папочка, решал все проблемы, его точно звали Григорий Павлович. Понедельник и вторник делили: аферист, тип криминального красавца, скорее всего Эдуард, как сказала о нем соседка, — он был вне конкуренции, и по-собачьи преданный научный сотрудник среднего достатка, тип примерного семьянина, впервые изменившего жене. Его могли звать Владик. Так… Напишите, что имена могут быть подлинные, я так думаю, зачем им еще и имена придумывать, — бормочу я уже себе под нос, но старичок примерно строчит, повторяя:

— …им еще и имена придумывать. Точка. — Заметив мой сочувствующий взгляд, объясняет:

— Мне Изольда сказала записать все в подробностях, до последнего слова, как вы скажете.

— Ладно. Напишите еще — картонка с адресом, почерк и газета.

— Газета…

— Газета, в которую была упакована посылка.

— Посылка…

— Мне эта газета показалась странной, если бабушка ее уже сожгла, пусть вспомнит, может быть, она заметила, в чем странность.

— Записал.

— Спасибо.

— Если это все, то я еще посижу несколько минут, чтобы вы хорошенько подумали. Вот, возьмите мой телефон, он здесь в изоляторе зарегистрирован как адвокатский. Но имейте в виду, все до последнего слова — слушают!

— Спасибо.

— Все. Молчим! Думайте.

Я откидываю голову назад, закрываю глаза и думаю.

— Вспомнила! Название странное, я такой газеты в Москве никогда не видела. “За кадры верфям”.

— Минуточку… — Адвокат усердно копается в сумке, отыскивая провалившийся в ее недра карандаш, достает блокнот.

— Ну вот, теперь вроде все.

— Благодарю за доверие! — Старичок встает и церемонно подносит мою грязную ладонь к губам. — Звоните, не теряйте надежды, мы выиграем ваше дело!

Из допросной комнаты меня ведут не в камеру, а через другой коридор в комнату дежурного. Раскладывают целый ворох бумаг под копиркой и приказывают расписаться.

— Пока не прочитаю, не подпишу, — честно предупреждаю я, вспомнив Лома.

— Не подпишешь, и не надо, — отвечает мне шароподобная дежурная, с лопающейся на груди застежкой форменной куртки. — Это же не меня жених-милиционер забирает под подписку!

Быстро расписываюсь, не то что не читая, а просто зажмурившись и на ощупь перелистывая бумаги и копирки.

Не веря, что опять шагнула в жизнь, распахнув глаза во все появившееся за дверью солнечное небо, открыв рот для лучшего усвоения холодного октябрьского воздуха с привкусом выхлопных газов, я оказываюсь за воротами следственного изолятора, и даже вид топчущегося неподалеку от них инспектора Ладушкина с гипсовой пломбой на носу меня совсем не удручает.

— Лучше нам тут же и расстаться. — Я сразу же честно предупреждаю смущенного инспектора. — Как бы с вами опять не случилось чего непредвиденного. Какие еще части тела у вас остались неповрежденными? Подождите!.. Жених-милиционер, это… вы?!

— Инга Викторовна, пройдите в машину. У меня машина за углом, давайте в ней поговорим.

В машине Ладушкин, не щадя меня, рассказал, как ушел из больницы под расписку, как взял у бабушки мой паспорт (не международный, который был у мамы), а в изоляторе справку о задержании, как потом пошел в загс (“Еле успел!”), как убеждал принять заявление регистратора…