Ровно через четыре минуты и сорок шесть секунд — я отследила по секундомеру — после фразы о пуле радостное возбуждение и словоохотливость у работников Службы безопасности пошли на спад. За эти четыре минуты я узнала, что “Хирург почти вышел на деньги, но начальник отдела его подсек, он жук известный, своего не упустит”, что “немец тоже не прост, и в отделе внешней разведки на него есть заведенное дело, и не задерживают его исключительно из азарта: начальство играет в тотализатор — кто первый найдет миллионы, которые спрятал террорист Грэме”. Что Кукушкина-Хогефельд и ее напарник прибыли к нам исключительно по заданию организации, чтобы, отыскав деньги, возродить почти уничтоженное движение и собрать его уцелевших членов, то есть по соображениям политическим, а немец — “настоящий ворюга и авантюрист”. Что “Хирург мог запросто начать стрелять в аэропорту первым, он же думал, что это вы улетаете, решил, так сказать, что вы за деньгами в Германию рванули, и он с вами, обрубив концы”… Последние сорок шесть секунд они постепенно замолкали и с испугом прислушивались к себе, с трудом понимая, что такое с ними произошло. Да еще с обоими сразу.
Я не стала дожидаться, пока они начнут выяснять, у кого первого начался словесный понос. По их угрюмым, напряженным лицам я поняла, что меня вообще могут запросто пристрелить, чтобы никто не узнал о приступе внезапной болтливости у особо подготовленных агентов внешней разведки. Я задергалась, изображая рвотные конвульсии, и потребовала, чтобы меня высадили. Клятвенно обещала, что доеду до больницы еще раньше их, потому что троллейбусы из пробок кое-как еще выезжают, а мы застряли глобально. Сучила ногами и надувала щеки, как будто во рту у меня все содержимое желудка. Но тот, который сидел рядом, молча ухватил меня за руку и протянул полиэтиленовый пакет с застежкой, в который, вероятно, упаковывают обнаруженные на месте преступления улики.
Иду по длинному больничному коридору и прислушиваюсь к себе. Никаких эмоций. То ли я устала за последние дни от обилия невероятных приключений, то ли слишком рассержена на себя за любовь к Павлу, выполнявшему со мной по субботам задание отдела Службы безопасности. А я-то, дура, пирожки!..
— Вы уверены, что с вами не случится приступа рыданий в палате инспектора? Все-таки вы только что узнали о смерти любимого человека, — интересуется сопровождающий меня федерал с прилизанными волосами.
— Действительно, только что, из вашей болтовни в машине! — констатирую я мстительно. — Еще как случится! Вас что, психологической подготовке не обучают?
— Вы, Инга Викторовна, простите, что так получилось. Самое странное, что утром на инструктаже мне начальник приказал ни слова вам не говорить о смерти Хирурга…
— Ладно, не извиняйтесь.
— Сам не понимаю, что на меня нашло. Войдите в мое положение.
— Как это?
— Меня представили на повышение, а тут такой прокол. Если можно, изобразите удивление, когда вам скажут, что Хирург убит. Можете даже заплакать и покричать немного, тогда — пожалуйста.
И вот передо мной услужливо распахнута дверь больничной палаты номер шесть.
Вообще-то я подготовила небольшое представление, так, экспромтом, пока слушала извинительное бормотание федерала в коридоре. Но, увидев лицо Коли Ладушкина, совершенно искренне вскрикнула и бросилась к его кровати.
— Инспектор, что у вас с лицом? — Я подбежала, навалилась на край койки и осторожно потрогала пальцем странное сооружение у него на лице. Вместо носа — конструкция из металлических стержней, пластмассовых креплений и гипса-нашлепки.
Ладушкин испуганно отодвинулся, я устроилась поудобней.
— Ну как же, Инга Викторовна, — прогундосил инспектор, — вы же сами видели. В сарае. Меня ваша племянница ударила лбом в нос.
— Коля, а как нога? — Я схватила его через простыню за предполагаемое больное место над правой коленкой. Ладушкин взвыл.
— Пусть она слезет с моей постели, — потребовал он, глядя горящими глазами куда-то мне за спину.
— Садитесь, Инга Викторовна, — предложил незнакомый голос.
Я оглянулась. О! Да тут целый квартет из обаятельнейших молодых людей в строгих костюмчиках и с одинаковыми прическами.