Правило правой руки (сборник)

– Я знаю, зачем вы сюда пришли. Убить меня. Но ничего у вас не получилось. А вы разве сразу об этом не знали? Ведь сколько раз было про это везде говорено и писано: меня убить нельзя! А вы всё никак не унимаетесь. Нельзя меня убить! Поэтому я и хожу безоружным и никого не боюсь. Меня нож не берёт, правда, Второй Номер?!

Я весь горел от стыда и молчал. А генерал уже опять заговорил:

– Ни нож, ещё раз говорю, и ни осиновый кол, как вы в этом только что убедились, ни пуля. Вот у тебя серебряная пуля, правда? – обратился он к первому своему двойнику. – Ну так стреляй в меня! И мне ничего не будет! Я её поймаю зубами и выплюну. Ну! Давай! – и генерал в азарте даже открыл рот и клацнул зубами, показывая, как он это сделает, и снова открыл рот в ожидании выстрела.

Но первый двойник побледнел и сказал:

– У меня с собой нет револьвера. Я его забыл.

– Стыдно врать! – строго сказал генерал. – Очень стыдно! – И, повернувшись ко второму двойнику, уже не предложил, а приказал: – Давай! Ты стреляй! – и опять открыл рот.

Второй помолчал и сказал:

– Не могу.

Генерал покачал головой и сказал:

– Какая молодёжь пошла! Ну, ладно. Давай, я тогда сам застрелюсь. К одному уху приставлю, выстрелю, и пуля из другого уха вылетит. Не веришь? Дай! Или, если ладонью второе прикрою, то пуля там и останется, в ладони. Ну, или дай мне револьвер, или тогда сам стреляй! Чего тянешь?!

Второй двойник не шевелился, лоб у него стал мокрый. Генерал едва заметно улыбнулся и продолжил:

– Не берут меня пули, хоть тресни. А это всё оттого, что в детстве меня поили живым молоком. Не живой водой, как в сказках, а молоком, как в жизни. Стреляй!

Второй двойник ещё сильнее побледнел, достал револьвер и начал целиться в генерала, прямо ему в лицо. Генерал сидел, не шевелясь, и улыбался. А рука у двойника сильно дрожала, ствол так и трясся, как кисель.

– Нет, не могу, – наконец сказал второй двойник и опустил револьвер.

– Тьфу! Просто смотреть противно! – сказал генерал. – С кем я должен иметь дело! Даю сюда! Я сам!

Этот дал. И генерал, не разворачиваясь, а только согнув кисть руки, перевёл револьвер на первого двойника и выстрелил ему прямо в лоб! Первый упал со стула на пол. Он даже испугаться не успел. А генерал перевёл револьвер на своего второго двойника и продолжал:

– Вот видишь, что бывает с лжецами? Зачем он врал, будто у него нет револьвера? И за это ему пуля в лоб. Пусть теперь лежит обезображенный. А тебе, за то что ты вёл себя честно и благородно, пуля в сердце! – и он ещё раз выстрелил. В сердце, как и обещал. Второй двойник тоже упал.

А мы с женой стояли (я вскочил из-за стола) ни живы, ни мертвы. Генерал усмехнулся, положил револьвер рядом с собой на скатерть, стволом вперёд, и попросил:

– Налей мне немного, Второй Номер. Уж очень я разволновался, когда стрелял. Грязная это работёнка – убивать людей. Ну да куда от неё денешься!

Я ему налил, он выпил, закусил ветчиной, прожевал и продолжил:

– Нет, это просто невозможно. Сидишь как в морге. Кругом трупы! Надо их прибрать, я думаю. А ты как думаешь, хозяйка?

Жена молча закивала.

– Ну, вот и прекрасно, – сказал генерал. – И чтобы честь по чести, в землю. У тебя лопаты есть?

– Есть две, – ответил я.

– Этого нам будет вполне достаточно, – сказал он. – Принеси их. Живо! А чего откладывать? Дождь кончился, а завтра утром у нас могут быть дела и поважнее. Шевелись!

И я пошёл за лопатами.

Потом было так: генерал ходил с лопатами, носил их через плечо, как ружья, а мы с женой вначале вытащили трупы во двор, туда, где лежал наш убитый Дружок (генерал при виде его вполголоса сказал: какое варварство!), а после мы, по-прежнему вдвоём с женой, перетащили трупы дальше, за ворота, где, как я знал, мягкая земля, положили трупы на траву и начали копать им одну общую яму.

А генерал стоял рядом и курил сигару.

Но вскоре он не выдержал, велел жене подержать сигару и показал, как надо правильно копать.

Потом мы их положили, засыпали землёй, но никаких знаков на могиле генерал нам ставить не позволил, потому что, сказал он, предатели – это как самоубийцы, они сами себя приговаривают к смерти. И он бы ещё долго говорил, по нему было видно, что ему очень хотелось сказать значительную речь… Но тут он увидел, что небо уже начинает светлеть, приближается утро, и он торопливо сказал, что ему некогда, после чего велел жене принести ему его картуз и накидку, которые, наверное, уже высохли. Жена ушла, а он протянул мне сигару и сказал, что я могу её докурить. Но я сигару не взял, а только молча затряс головой.

– И это правильно, – сказал генерал. – Курение – вредная привычка, никак не могу бросить, нет у меня силы воли. Могу только дать другому докурить, и это всё, на что меня хватает.

И он тяжко вздохнул. Но тут как раз пришла жена, принесла его вещи, и он их надел. Я молчал. Он спросил, почему я не удивляюсь тому, что он не спрашивает у меня дорогу.

– Потому что вы мне больше не доверяете, – ответил я.