Правило правой руки (сборник)

Как это я и есть тот генерал!? Ну и что, что я на него похож? Это совершенно временно, то есть пока я жив. А когда вы меня расстреляете, то всё вернётся на свои места и вы воочию убедитесь, что я никакой не генерал. То есть случится то же самое, что и с теми двумя несчастными, которых я закапывал в одном обличье, а вы откопали в другом. Так будет теперь и со мной, поэтому когда меня откопают, мои дети из города меня сразу опознают. И их, кстати, не надо будет за казённый счёт вызывать на следственный эксперимент, а они приедут сами, взяв все расходы на себя. Они же приедут к родному отцу, какая тут к чертям казна, казне тут делать нечего, скажут мои дети, я их знаю. Так же бесплатно для казны сойдутся и мои соседи, да и вся ближайшая округа. Народ у нас любопытный и жадный до знаний, а новостей у нас почитай никаких не бывает. И тут вдруг такой жареный факт: вопиющая судебная ошибка, казнили не того, а генерал опять сбежал, затаился в чаще и собирает новый отряд инсургентов. Ну как тут не придти!

Как-как вы сказали? У меня и своих грехов достаточно? Семерых одним штыком? Не буду спорить, готов подтвердить под присягой. И, опять же, видите, какая раньше была боевая подготовка? Нет, я не восхваляю всё подряд в нашем бывшем продажном режиме, я восхваляю только боевую подготовку в одной отдельно взятой роте капитана Завирухи, а за господина генерала меня агитировать не надо, я его речей наслушался ещё в те времена и сыт ими по горло, даже ещё больше, ну даже просто подташнивает и так и прёт наружу…

Но дальше я не буду говорить, потому что вижу, ваша честь, что вы всё равно мне не верите. Вы по-прежнему считаете, что перед вами стоит генерал, тот самый, который двадцать лет подряд трепал здесь всё и всех и в хвост и в гриву, а теперь вам это будет очень лестно расправиться именно с ним, а не со мной, потому что мало чести, даже её совсем нет в том, чтобы приказать расстрелять никому не известного старого дезертира, а вот отдать отмашку, когда перед тобой стоит бывший герой трёх революций и двух контрреволюционных переворотов, лично отдавший двадцать семь тысяч расстрельных приказов – это да! Это яркий штришок к биографии. Я рад за вас! Я сделал для вас всё что мог – попался вам в руки и не вырываюсь из них. А взамен прошу о самой малости: если уж вы всё равно считаете меня генералом, то тогда дайте мне умереть по-генеральски, то есть позвольте мне самому командовать своим собственным расстрелом. Я, ваша че…

Благодарю! Ещё раз! И ещё! Что? Нет, мне не страшно. Совершенно. А чего страшиться, если я бессмертный? Это вам сейчас должно быть страшно! Чего задрожали, сосунки?! Вы хотите убить своего генерала? Ну так убивайте, если сможете. Поднимайте свои вонючие винтовки, цельтесь! Но только знайте: ваши пули для меня как горох после супа! Выше головы! Зажмурьте левый глаз! Приклад к щеке! Убить бессмертную душу – какая нелепость! Щенки! Революция вам не простит! Р-раз! Задержать дыхание! Два! Товсь! Пли!!!

…Да что же это я…

На 912-м км

Там был даже не полустанок, а так называемый стрелочный пост. А по простому, там перед железнодорожной развилкой была установлена стрелка, которую время от времени требовалось переводить то в одно, то в другое положение. Делать это нужно было редко – раз в два, а то и в три дня. Делал это стрелочник, человек пожилой, опытный, без вредных привычек, надёжный. Жена у него давно умерла, а дети уехали учиться и больше там не появлялись, так что стрелочника ничто не отвлекало от службы. Да и что другое там могло бы отвлекать, если до ближайшего человеческого жилья было 36 км? Сам же стрелочник жил прямо при стрелке, в сорока шагах, в маленьком аккуратном домике, сложенном из когда-то новеньких, непропитанных мазутом шпал. От пропитанных тяжёлый дух, особенно в жару, и на строительство жилья они не годны. А в том домике всегда было свежо и чисто. В жилой половине на окнах даже висели белые занавески с рюшечками. Зато в служебной части никаких излишеств не было, а только стоял голый стол, а на нём телеграфный аппарат.

Аппарат работал редко, или, правильней, только затем, чтобы предупредить о приближающемся поезде и указать, в какое положение нужно переставить стрелку. Поезда, как было указано выше, проходили там весьма нечасто, и стрелочник обычно уже минут за двадцать до включения телеграфа входил в служебное помещение и садился за стол. Затем, по прошествии ещё некоторого времени, аппарат начинал гудеть, затем потрескивать, из него лезла бумажная лента с текстом, стрелочник его зачитывал, вставал и шёл устанавливать стрелку в нужном положении. Вот и вся его работа!