Правило правой руки (сборник)

Ждать пришлось совсем недолго. Вскоре эти люди подошли к нему и начали обступать его со всех сторон. Он молчал. Они тоже. Потом один из них, судя по петлицам, офицер, обернулся на своих товарищей, кто-то из них подал ему короткую сапёрную лопатку, и он, сделав шаг вперёд, протянул эту лопатку стрелочнику. Стрелочник взял её. Офицер сделал два шага назад и приказал сделать тоже самое всем остальным. Кроме, конечно, стрелочника, который остался на месте и начал копать – так ему было приказано. Грунт возле железнодорожного полотна всегда очень твёрдый, плотно сбитый, с гравием, и стрелочнику пришлось изрядно попотеть, пока он сделал, то что ему было велено. Затем он, по команде офицера, встал на краю ямы. Затем был залп, и он упал. После его в той же яме и похоронили, и ушли. По направлению, конечно, к городу.

Да, и ещё, очень важно: стрелку поставили в такое положение, чтобы путь был открыт на победную ветку, и в этом положении стрелку заклинили насмерть. А пораженческую ветку разобрали шагов на пятьдесят вперёд. И даже шпалы тоже растащили и сожгли. И уже только после этого двинулись дальше.

Затем прошла ещё неделя, и поезда вновь начали ходить мимо того бывшего стрелочного пункта и дальше, по победной ветке, и только в одном, конечно, направлении – в победном. А из победного в обратном – нет. Но это уже их дело. И так продолжалось достаточно долго.

А потом вдруг начались аварии. Поезда сходили с рельсов и почему-то заскакивали на разобранную пораженческую ветку. Хотя стрелка стояла в правильном, так называемом победном положении. Но зато машинисты, если они оставались живы после аварии, все как один каждый раз утверждали, что они ясно видели проклятого стрелочника, который выбегал из ближайших кустов и переводил стрелку в неправильное положение! После четырёх подобных свидетельств стрелку вообще убрали, а на неё месте поставили новые рельсы.

Но от аварий это не спасло! Как не спасли и вырубка кустов и даже перезахоронение стрелочника на кладбище в ближайшем населённом пункте, находящемся в 38 км от того злополучного места. Стрелочник продолжал выбегать! Несуществующая стрелка продолжала перещёлкиваться! Составы продолжали сходить с рельсов! Число жертв пугающе росло.

И вот тогда было принято единственно правильное решение – то направление закрыли вообще! То есть уже от того самого последнего населённого пункта до злополучной бывшей стрелки все рельсы были сняты и отправлены на переплавку, а рельсы продали на дрова.

С тех пор все, кому нужно пользоваться той дорогой, ходят по ней пешком, при этом раскладывая свои силы так, чтобы преодолевать то по-прежнему, кстати сказать, нехорошее место обязательно в светлое время суток. И не в туман. Потому что всякий, кто пренебрегал этими предосторожностями, затем рассказывал, что стоит только приблизиться к месту, где раньше находилась стрелка, как уже в шагах пятидесяти вы вдруг начинаете видеть красный предупредительный огонь. Это горит железнодорожный фонарь! Это тот неугомонный стрелочник предупреждает вас: дальше не суйтесь! Здравомыслящие люди разворачиваются, отходят на безопасное расстояние и там ждут утра. А не здравомыслящие продолжают двигаться вперёд – и исчезают. Бесследно!

Так говорят. Но мало ли что люди говорят, тут же начинают возражать другие люди. И продолжают: это не фонарь, а это он просто на рельсах, рядом со взведённой стрелкой, сидит и курит. Красное пятно – это всего лишь огонёк от его папиросы. Он курит, смотрит в сторону, и мимо него вполне можно пройти так, что он вас и не заметит. Вот что говорят другие люди. И многие им, к сожалению, верят. А ведь это откровенное враньё! Потому что, как это доподлинно известно, покойный стрелочник был некурящим. Ну да разве кого переспоришь?! Люди же во что угодно готовы поверить, лишь бы только не признаться в своём страхе. И исчезают – опять же, бесследно.

Мой выбор

Мы сидели под деревом на земле и, хоть было очень холодно, не разводили огня. Разведение огня – это демаскировка, и за неё можно сразу поплатиться головой, мы это знали. А вокруг было, ещё раз говорю, очень холодно. Да и место у нас было продувное, открытое, рядом с оврагом. Но ничего, мы привыкли, да и на нас на всех были тёплые казённые шинели, сшитые ещё при проклятом старом режиме. Да! И ещё мы молчали, потому что разговаривать тоже было нельзя, так как разговоры расшатывают дисциплину. Ну да я и не люблю разговаривать, я больше люблю думать, поэтому мне этот запрет даже нравится, так как никто не надоедает со своей пустой болтовнёй.